разве что мне просто нравится выводить ее из себя.
– Что, черт возьми, с тобой не так?
– Оказываю тебе услугу, Стиви. Позже поблагодаришь.
– Да пошел ты, Зандерс!
Я на мгновение замираю, изучая лицо Стиви и отмечая, что от нее исходит настоящий гнев.
– Твой маленький дружок-бармен хватал ту официантку за задницу, – я киваю в сторону блондинки-официантки за столиком, – всякий раз, когда они входили в кухню и выходили из нее. Потом, когда она отвернулась, он поцеловался с вон той официанткой, – я киваю в сторону другой, на этот раз с каштановыми волосами, – возле туалета. Вообще-то я не возражаю, если женщин несколько, но, по крайней мере, слежу за тем, чтобы они друг о друге знали. А этот парень – просто козел.
– Ты лжешь.
– Я не лгу.
Во взгляде Стиви мелькает разочарование, но она тут же возвращает себе напускную уверенность.
– Ну а если мне все равно? – с вызовом бросает она.
– Тебе не все равно.
– Ты засранец.
– Стиви, мы уже это обсуждали. Я в курсе.
Я достаю из бумажника двадцатидолларовую купюру и кладу ее на стол в качестве чаевых. Этот парень не должен был получить ни цента ни от нее, ни от меня, но я не хочу, чтобы она платила чаевые, когда он весь вечер вел себя так подло.
– У меня есть деньги.
– Рад за тебя, – я снисходительно похлопываю ее по плечу. – А теперь давай выкладывай.
– Что выкладывать?
– Почему ты за мной следишь? Стиви, ты в меня уже влюбилась? Сбавь обороты, милая. Прошел всего один день.
Она издает высокомерный смешок.
– Ты слишком любишь себя.
– Ну кто-то же должен.
В этом утверждении гораздо больше правды, чем она себе представляет. Ее взгляд возвращается к телевизионному экрану над баром.
– Ты фанатка «Дьяволов»?
Она игнорирует меня, сосредоточив свое внимание на том, как время приближается к перерыву.
– А? – рассеянно спрашивает она, когда разыгрывающий «Дьяволов» делает бросок, но промахивается, в результате чего к перерыву в игре сохраняется ничейный результат.
– Черт подери.
– Ты фанатка «Дьяволов», – повторяю я, на этот раз как утверждение, а не как вопрос. Но мне не нравится, что в первый раз она меня проигнорировала. Я к этому не привык.
– Да. Как-то так. – Она перекидывает ремешок сумочки через плечо так, что он ложится между грудей. Мой взгляд падает прямо на них. Потрясающее тело, такие изгибы. Она должна его демонстрировать, а не прикрывать мешковатой и слишком большой одеждой, которая, кажется, знавала лучшие времена.
– Ну а теперь, когда ты успешно испортил мне всю малину, – начинает Стиви. – Я могу идти?
Мое внимание возвращается к официантке с иссиня-черными волосами. Она не отрывает от меня взгляда, наполняя две бутылки кетчупом. Она пытается выглядеть соблазнительно, но то, как она ухмыляется мне с другого конца помещения, ударяя тыльной стороной ладони по донышку бутылки, выглядит довольно нелепо.
Отвлекая меня от неловкого зрительного контакта, у меня в кармане звякает телефон. Это сообщение от старшей сестры Линдси.
Линдси: Привет, Эв. Не хочу портить твою первую выездную игру в сезоне, но мама раздобыла мой номер телефона. Я не знаю, как ей это удалось, но она звонила уже три раза, пытаясь узнать и твой номер. Короче говоря, не отвечай ни на какие неизвестные звонки. Скучаю по тебе, братишка.
Я, приоткрыв рот, продолжаю таращиться на экран телефона.
Я ничего не слышал о матери уже два года, с тех пор как она явилась на одну из моих игр и попросила у меня денег. На что я, конечно же, ответил «нет». Она раздобыла мой номер телефона, звонила без остановки и, наконец, явилась лично. Я не могу скрывать свое местонахождение, расписание моих игр выложено в интернет, но она – одна из причин, по которой я так щепетильно отношусь к тому, кому даю свой номер телефона. Мне приходилось менять его больше раз, чем я могу сосчитать.
– Ты в порядке? – спрашивает мягкий голос.
– А? – Я поднимаю глаза и вижу нежный и обеспокоенный взгляд цвета морской волны.
В данный момент моя уверенность пошатнулась, и существует лишь несколько избранных, перед которыми я могу опустить забрало. Стюардесса с подобным отношением ко мне – не из их числа.
– Я в порядке, – огрызаюсь я, чувствуя, что она меня подловила.
– Черт, мне-то какое дело.
Бар внезапно кажется переполненным и жарким. Я не страдаю клаустрофобией, но сейчас мне кажется, что у меня может быть приступ. Я сжимаю кулак. Мои ладони становятся липкими, порыв теплого воздуха касается щек, и зрение слегка затуманивается. Я пытаюсь вдохнуть, но в помещении не хватает воздуха.
Твою ж мать. У меня уже много лет не было ничего подобного.
Не говоря ни слова и не раздумывая, я выскакиваю через парадную дверь бара. Оказавшись снаружи, оглядываюсь в обе стороны в поисках свободного пространства. Улицы запружены людьми, большинство из которых обратили на меня свое внимание. Обычно я живу ради пристальных взглядов, радостных возгласов, признания. Но сегодня вечером мне нужно убраться как можно дальше от всех, у кого есть глаза.
Перебегая улицу трусцой, я инстинктивно миную несколько кварталов, понятия не имея, куда иду, но полагаясь на свое охваченное паникой тело, которое стремится найти тихое местечко.
В поле зрения появляется парк, но все скамейки заняты. Я нахожу большое дерево с достаточно толстым стволом, за которым можно спрятаться. Недолго думая, опускаю задницу на траву, и мои чертовски дорогие брюки от Армани мгновенно впитывают сырость влажной земли.
Вдох. Выдох. Спокойно. Где я? В Денвере. В парке. Какого цвета скамейки? Синие.
Почему я так себя чувствую? Потому что моя мать – охотница за деньгами, которая бросила детей и мужа ради того, у кого оказалось больше денег. Потому что моя мать чертовски эгоистична, и теперь ей понадобились мои деньги. Она не хочет меня. Она меня не любит. Ей просто нужны мои деньги.
Меня снова начинает захлестывать ярость. Единственное, что вызывает у меня приступы паники, – это слепая ярость, но я не позволю, чтобы она взяла верх. Почти десятилетняя терапия научила меня этому. Я не могу позволить панике победить. Я не могу позволить победить своей матери.
Почему я так себя чувствую? Потому что она меня не любит. Потому что мне и моей сестре она предпочла деньги. Но это не имеет значения, потому что я люблю себя.
Этому научила меня терапия – любить себя. И я это делаю. Без сомнений и безоговорочно.
Кто-то же должен это делать.
Вдох. Выдох.
Паника прошла. Я больше не чувствую жара и волнения, и я могу дышать. Я боролся с паникой. Не позволил ей мной завладеть. Я остановил ее еще до того, как она началась по-настоящему.
Глубоко вздохнув, я кладу локти на колени и опускаю голову на предплечья.
Я не оплатил счет в баре, но Рио меня прикроет. Верну ему в следующий раз.