Арефьев, сидевший рядом и лениво рассматривавший сиреневые тени на дне карьера, не думал о биотозе. Он вспоминал...
Позавчера у кинотеатра "Марс" он встретился с Карабичевым. Сергей стоял под рекламой и курил одиннадцатую сигарету, дожидаясь Ружену. За последние два месяца их отношения стали угрожающе неровными. Они ссорились при каждой встрече и тут же мирились. Они меньше смеялись и чаще плакали, прижав друг к другу мокрые взволнованные лица. Они понимали, что наступает конец. Чувство уходило, как жизнь из простреленного тела; чувство уходило так же бессмысленно и неожиданно, как когда-то пришло, и они не знали, что нужно сделать, чтобы оно осталось. Сергей стоял, курил, думал о Ружене и знал, что она не придет. Она устала, она не могла больше выносить всего этого.
И вдруг он увидел Карабичева. Холодный, спокойный, красивый, он не шел, а шествовал среди возбужденных, предвкушавших удовольствие людей, и Арефьев подумал: "Вот кому хорошо. У него по крайней мере все ясно..." И неожиданно для себя окликнул Карабичева. Они постояли, помолчали, потому что говорить фактически было не о чем. Карабичев сказал: "У меня умерла мать". Сергей посмотрел на него. Карабичев смотрел поверх голов вдаль, туда, где гирлянды огней сплетались в елочную карусель. Внезапно Сергей услышал крик. Человек кричал пронзительно громко, но голос его несся над городом, никем не услышанный. Люди входили и выходили, обменивались шутками, торопливыми репликами, подметки шаркали о шершавый асфальт, тонкие каблучки выбивали извечно кокетливую дробь^ пепел сигареты падал вниз серыми снежинками... А крик несся над городом неуслышанный.
"Вот оно, одиночество. Одиночество горя. Я знаю, как ты одинок, друг. Ты можешь солгать кому угодно, но только не мне. Я слышу твой крик, я вижу невидимые слезы на твоих щеках. Твои руки хватают воздух, мнут его, сжимают, пытаясь удержать невозвратно утерянное.
Я сочувствую тебе, я понимаю твою беду.
Я хотел бы помочь тебе, понять все твои муки... Но как это сделать?
В этом лице нет ни кровинки. Взгляд сухих глаз стеклянно спокоен.
Твоя боль однообразна и тяжела. Ты переживаешь утрату и чего-то ждешь.
Я сочувствую, я понимаю...
Нет! Тысячу раз нет! Не верь мне, друг. Я не понимаю. Я слышу, вижу, шэ не понимаю. Для того чтобы понять тебя, я должен стать тобой, но между нами природа испокон веков прорыла ров. Никто еще не перешагнул через него.
Поэтому твоя боль - это еще не моя боль. Да, я слышу крик, идущий изо рта, но могу лишь догадываться о том, что ты переживаешь.
Твоя боль в сердце, в мышцах, в каждом твоем вдохе и выдохе.
Но ко мне она сначала приходит в мозг. Прежде всего в мозг. Она приходит ко мне со словами и красками, звуками твоего голоса и запахами.
Я взволнован, я потрясен. Но что стоит мое волнение по сравнению с твоей болью!
Да, твоя боль - это не моя боль и ею никогда не станет".
Сергей пригласил Карабичева к себе домой. Увидев груду чемоданов, узлов и ящиков в его комнате, Карабичев с интересом узнал о намерении друзей провести отпуск на биостанции Хокай-Рох. Он внимательно выслушал рассказ Сергея о биотозе и дал несколько полезных советов. "Нужно предусмотреть все", - сказал он и минут за десять составил длинный список предметов, необходимых на всякий случай. Он раскритиковал приборы и оборудование, выбранное Эриком, и бытовую утварь, приобретенную Сергеем. То, что предлагал Карабичев, было компактнее и дешевле. За один вечер Сергей сделал с ним больше, чем за неделю с Эриком. "Я к вам туда еще заеду, посмотрю, как вы двигаете свое изобретение", - сказал Карабичев. Сергей почувствовал, что Карабичеву нравится их затея. На какоето время он, очевидно, отвлекся от своего горя...
- Пойдем, - сказал Эрик, - нужно разобраться с вещами.
Сергей встал, потянулся и бросил прощальный взгляд на карьер. Солнце начало спускаться к горизонту, и внизу стало темно и мрачно. В густых тенях котлована растворялись зеленые барашки орешника, исчез ручей. Сергей зашагал к дому вслед за Эриком.
До позднего вечера они разбивали ящики, вынимали аппараты, расставляли мебель и оборудование. Больше всего хлопот доставил алюминиевый домик, рекомендованный Карабичевым. Он был некомплектный, и Эрик долго сопел и поправлял очки, пока разобрался в его деталях. Наконец поздним вечером все было готово. В помещении биостанции негде было пройти: на-полу валялись обрывки упаковочной бумаги, веревки, проволока, гвозди. Во дворе громоздилась искалеченная тара. На траве стоял новенький алюминиевый домик, где помещался гамма-облучатель. Приборы были установлены и подготовлены к работе.
- Хлам уберем утром, - махнул рукой Сергей, и друзья, словно по команде, рухнули на свои пластмассовые ложа.
На другой день свежий, выспавшийся Эрик с румяными заспалинами на лице оценивал обстановку:
- Итак, мы хотим получать этот полимер в значительных количествах. Как это сделать? Прежде всего мы должны помнить об особенностях биотозы, установленных нами раньше. Она растет в присутствии больших скоплений людей... Почему? Отчего? Может быть, действовала повышенная концентрация углекислоты? Но это не подтвердилось... Мы выращивали нашу биотозу в кинотеатрах, в метро, в залах заседаний и на танцплощадках...
- Что было связано с некоторыми трудностями, - заметил полуголый Сергей, лежавший на сырой и теплой от солнца траве. - Помнишь, как лопнул ящик с биотозой во время выступления этой знаменитости - Марицио Колли? Хлопок был такой, словно взорвалась бомба. Бедный певец побледнел и пустил первого в своей жизни петуха. Нас чуть не арестовали...
- Да, - сказал Эрик, потрогав очки, - нo не отвлекайся, пожалуйста. Мы с тобой заметили, что, достигнув определенного размера, биотоза начинает расти сама. Очень медленно. Очень-очень медленно. Но все же растет. И в этой стадии для нее важны воздух, свет, простор. Я думаю, надо поместить полученные образцы биотозы на поверхности ручья, закрепив их сетками. Ручей проточный, вода в нем свежая... Мы сможем насыщать воду любой концентрацией нужных для роста биотозы минеральных примесей, и тогда...
- Все ясно! За дело, Цицерон, за дело! - закричал Сергей, вскакивая на ноги. - Пусть труд покажет всему свету, на что способны мы и биотоза!
С этого часа для них потянулись удивительно однообразные дни, словно они смотрели кадры киноленты, проворачивая ее вручную. Человек делает и делает шаг и никак не сдвинется с места...
Сначала они расчистили дно котлована возле ручья, обнажив апельсиновую глинистую почву, и вырубили густой орешник, не позволявший подобраться к истокам ручья. Затем принялись очищать ручей от травы, густого и вязкого ила, затруднявшего течение, обломков веток и мусора. Кучи грязи, добытые друзьями, засыхали и превращались в серые пирамиды. Ветер сдувал с них пыль и разносил ее по котловану. Трава покрывалась серым налетом, и только частые дожди возвращали ей привычный блеск и свежесть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});