Читать интересную книгу Путь Дзэн - Уотс Алан

Второе затруднение состоит в том, что почти невозможно выяснить, что представлял собой первоначальный буддизм. Существуют два списка буддийских священных текстов: палийский Канон Тхеравады, или Южной школы буддизма, которая процветает на Цейлоне, в Бирме и Таиланде, и санскритско-тибетско-китайский Канон Махаяны, или Северной школы. Все исследователи считают, что основные сутры (так называются священные тексты) Канона Махаяны были составлены не раньше 1-го века до нашей эры. Однако литературная форма палийского Канона наводит на мысль, что и он не является буквальным воспроизведением слов Гаутамы-Будды. Если признать, что характер речи индийского учителя периода от 800 до 300 года до нашей эры отражён в языке «Упанишад», то очень уж этот стиль не похож на скучные повторы и схоластическую манеру изложения священных текстов палийского Канона. Не приходится сомневаться в том, что большая часть обоих буддийских Канонов есть результат трудов пандитов Сангхи, буддийского монашеского ордена. Оба Канона обнаруживают все признаки благоговейной переработки первоначального учения. И в них, как на русских иконах, почти невозможно разглядеть живопись за покровом золота и драгоценных камней.

Третья трудность заключается в том, что индийско-буддийская традиция никогда не проявляла интереса к истории, столь характерного для традиции еврейско-христианской. Поэтому не существует почти никаких указаний на время создания того или иного буддийского текста. Задолго до того, как их записали, сутры из поколения в поколение передавались из уст в уста, и вполне возможно, что во время такой устной передачи ссылки на исторические события менялись, удовлетворяя потребности момента. Более того, буддийский монах, писавший в 200 году нашей эры, мог без всяких угрызений совести приписать Будде свои собственные слова, искренне полагая, что они являются выражением не его личного мнения, а того сверхличного состояния просветления, которого он достиг. Он приписывал свои слова Будде, как бы говоря от имени своего духовного, а не материального тела.

Опасность исследовательской работы всегда заключается в том, что при узкой специализации может оказаться, что за деревьями не видно леса. Поэтому для того, чтобы составить представление об индийской мысли, существовавшей во времена Будды за шесть веков до Иисуса Христа, недостаточно одного кропотливого исследования, — каким бы необходимым оно ни было. Существует всё же достаточное количество надёжных сведений, с помощью которых можно представить себе величественный и прекрасно разработанный индуизм «Упанишад», если только не изучать его, уткнувшись носом в книгу.

Основополагающей для индийской жизни и мысли с самых древних времён является великая мифологическая тема атма яджна (atma-yajna) — акта самопожертвования. Этим актом Бог порождает вселенную, и этим актом человек, следуя божественному образцу, воссоединяется с Богом. Акт, которым мир создаётся, и акт, которым он завершается, — один и тот же, — это отказ от своей жизни; как будто вечный космический процесс — не что иное как игра, где необходимо передать мяч, как только его получишь. Отсюда основной миф индуизма: мир — это Божество, играющее в прятки с самим собой. В качестве Праджапати, Вишну или Брахмы Бог под разными именами создаёт этот мир актом самоотречения или самозабвения, в результате чего Одно становится Многим и единственный Актёр играет бесчисленные роли. В финале он возвращается к себе — только для того, чтобы начать пьесу с самого начала — Один, умирающий во Многих, и Многие, умирающие в Одном:

Тысяча голов, тысяча глаз и тысяча ног у Пуруши, Наполняющего собою всю Землю и возвышающегося над ней на десять пальцев. Пуруша — это всё, что было, есть и должно быть; Он властелин бессмертия всего, что растёт благодаря пище. Огромно его величие, но ещё огромней сам Пуруша. Четвёртая часть его — всё сущее, три другие части — вечная жизнь в Небесах. Боги, совершая жертвоприношение, приносили Пурушу в жертву. Весна была его жертвенным маслом, лето — дровами, а осень — самой священной жертвой. Из принесённого в жертву собрали жертвенный жир, Который и образовал существа, обитающие в воздухе, дикие и домашние: Когда разделили Пурушу, на сколько частей он был разделён? Чем стали уста его, чем руки, чем бёдра, ноги? Кастой Брахманов стали его уста, руки — Кшатриев кастой. Его бёдра стали Вайшьей, из ног возник Шудра. Луна родилась из ума его. Из глаз возникло Солнце. Из уст — Индра и Агни, из дыхания возник ветер. Из пупка возникло воздушное пространство, из головы — небо. Из ног — Земля, страны света — из слуха. Так образовались миры.[9]

Эти тысячи голов, глаз, ступней Пуруши — части тела человеческих и прочих существ, и суть здесь в том, что То, что глубоко и насквозь знает каждого индивидуума, есть сам Бог, Атман или «Я» мира. Каждая жизнь — это частица или роль, которая поглощает ум Божества приблизительно так же, как роль Гамлета поглощает актёра, который, играя, забывает о том, что в действительной жизни он — м-р Смит. Акт самозабвения превращает Бога во все существа, но в тоже время он не перестаёт оставаться Богом. «Ибо всё сущее — четвёртая часть его, а три четверти — вечная жизнь в Небесах». Играя, Божество разделяется, но лишь на сцене, «понарошку», ибо в действительности Оно остаётся единым. И поэтому, когда пьеса приходит к концу, индивидуальное сознание, пробуждаясь, осознаёт свою божественность.

Вначале этот мир состоял из одного Атмана (Я) в форме Пуруши. Оглядываясь вокруг, он не находил там ничего, кроме себя самого. Сначала он сказал: «Я есмь». Отсюда возникло слово «Я». Поэтому и сейчас, когда к человеку обращаются, он только откликается «Я здесь», а потом уже говорит, как его зовут.[10]

Руки, ноги Этого — повсюду. Со всех сторон глаза, головы, лица, Всюду слушают чуткие уши; Мир собой покрыв, стоит Он.[11]

Не следует забывать, что этот образ мира как ‘Божественной игры’ (лила) мифологичен по форме. Если бы мы взяли и перевели его на язык понятий, как философский тезис, получился бы вульгарный пантеизм, с которым обычно, к сожалению, и путают философию индуизма. Представление о каждом существе, каждой вещи как о роли, которую играет в состоянии самозабвения Пуруша, не следует путать с логической или научной констатацией того же факта. Это утверждение по форме поэтическое, а не логическое. Как говорится в «Мундака Упанишаде»:

И вправду, этот Атман (Я) — как говорят поэты — блуждает по этой земле, переходя из тела в тело. [11.7]

Философии индуизма чуждо ошибочное представление о том, что можно высказать информативное, фактическое и позитивное суждение относительно окончательной реальности. Как говорится в той же «Упанишаде»:

Там, где знание свободно от дуализма, свободно от действий, причин и следствий, там, где оно невыразимо, несравнимо, не поддаётся описанию, — что это? Сказать невозможно!. [VI.7]

Любое положительное и окончательное суждение может быть высказано лишь поэтически, в суггестивной форме мифа. Однозначной, изъявительной форме речи остаётся здесь только одно: сказать «neti, neti» (нет, нет), поскольку то, что может быть названо и классифицировано, — неизбежно принадлежит сфере конвенционального.