Читать интересную книгу Российский колокол, 2015 № 7-8 - Журнал Российский колокол

Так вот, прибегают, значит, остальные – ну, народ всякий разношерстный: там и тетки две какие-то угасающие в панамках, и тупорылый молодняк в маскировочных одежках, и богато одетые упитанные мужичины с просторными лицами, и даже благочинный один в облачении, прости Господи! Я, значит, улыбаюсь глуповато и от смущения спрашиваю: «А чего это вы, граждане, по улицам бегаете в будний день, и какая, извиняюсь, во мне вам нужда?»

Переведшая дух половинка тут и говорит: «Вопросик небольшой у нас имеется. Вы почему, – говорит на вдохе и одинокую руку в бок упирает, – вы почему, – говорит еще раз на выдохе, – не с нами? Может, вы пиндос какой иль извращенец из себя будете? Отвечайте как на духу!»

Я перекрестился на всякий случай и сказал насупленно: «Никакой я не гундос и гундосом никогда не был, а за извращенца можно и по хрюльнику получить, но, во первых, я барышень не трогаю, а во вторых, у вас и хрюльника-то нет».

Тут эта 0,5 как завизжит, как вцепится в меня костлявыми пальцами: «Барышень, говорите, не трогаете? А кого тогда трогаете – юношей?! Извращенец они, и все тут, сами же признали, да и пиндо-сы, скорее всего, тоже!»

«Минутку, – сказал прикостюменный мужичина с розоватыми щеками, отдыхавшими на плечах, – как-то грубовато у нас тут все выходит. Что товарищ о нас с вами подумает? Почему, к примеру, он сразу должен быть пиндосом?»

Пока все задумались над ответом, я слегка переместился к оратору и тихо спросил:

«Скажите мне приватно, мужичина, а кто такие пиндосы? Может, я чего не понял, может, я и впрямь нечаянно пиндос, да пока сам об этом не знаю. Только сразу хочу предупредить: если это еврейцы, то я сразу мимо. Можете сами посмотреть у фонаря. А кстати, пиндосы эти ваши – православные или как?»

«Да уж куда там не православные, – встрял в разговор батюшка и поправил на боку какой-то ремень, похожий на портупею. – Еврейцы – это еврейцы, а пиндосы – это пиндосы».

«Ну, спасибочки, отец родной, – сказал я с земным поклоном. – Уж объяснил так объяснил! А то я еврейцев не видел. Да тут у вас их тоже, кстати… Вот опять же эта ваша гражданка… или гражданин без головы – они кто? Может, они-то и есть эти самые пиндосы! Как вы это узнаете, если у них головы с носом нет? Так что нечего тут ко мне чалиться! С собой сначала разберитесь».

«Мы разберемся, – ответил мужичина с богатыми щеками, – мы обязательно со всеми разберемся. А что касается вашего замечания, ну, насчет головы с носом… то хочу тоже в свою очередь заметить, что очень уж вы наблюдательны. По сыскному делу в прежнее время не служили?»

«Упаси Бог, – сказал я, – хотя мне ваша личность вроде как бы тоже знакома. Вы лет двадцать назад пивом бочковым у Красного моста на Больших Исадах, часом, не торговали?»

Мужичина резко покраснел, достал платок, вытер без нужды нос, потом плюнул в пространство, протер депутатский значок и ответил с усмешкой: мол, с чего это я, народный избранник, должен был пивом у какого-то там моста торговать?

«А я вот тоже вас еще раньше признал, только спросить стеснялся, – втиснулся в разговор батюшка, управившись наконец с портупеей. – И пиво у вас было поганое. Мы с прихожанами даже жалобу писали в горпищеторг. Только оттуда – ни ответа, ни привета. Взятку небось дали тогда проверяльщикам».

«Ах, вон оно как, – сказал, совсем порозовев, мужичина-депутат. – Значит, это вы, благочинный, доносик тогда состряпали! А я-то думал-гадал, кто это дезавуировать меня хочет… И не совестно вам после этого в глаза прихожанам смотреть?»

«Не совестно, вот ни на грамм не совестно, – сказал батюшка и тоже зарделся лицом. – Ладно бы кипяченой водой разбавляли, а то ведь прямо из-под крана, прямо с хлоркой и бактериями».

«А вы что, черпак мне подносили? – усмехнулся мужичина-депутат. – Исключительно отварной водой пользовался, хотите – лоб перекрещу! Так даже если и с хлоркой, то бактерии в хлорке долго не живут, чтоб вы знали!»

Пока они переговаривались, я боком так двинулся втихаря к проулку, но далеко не ушел, потому что был тотчас задержан двумя увядшими гражданками в панамках. «Ишь вы, шустрый какой, – сказали они в голос, – улизнуть хотели!»

«Ничего и не хотел, – отнекался я. – Живу просто тут рядом. Третьего дня ушел и все никак не дойду с вашими чертовыми проверками. Могу вас с собой взять для компании».

«Конечно, нашли дур, сейчас галоши наденем и бегом побежим, – вразнобой заверещали тетки, а одна от возбуждения даже рассупонилась. – Знаем мы эти ваши пиндосские «танцы-шманцы-обжиманцы». А там того гляди и надругаетесь, дорого не возьмете! Вы вот, к примеру, откуда так поздно домой идете пустынными улицами?»

«Из оперного театра – откуда же еще поздно ходят», – отбрил я любопытствующую.

«И что же там давали?» – не унималась она и даже панамку скинула в азарте.

«Да в том-то и дело, что ничего там не давали, – сказал я правду. – Пели там да руки к груди прикладывали. Помещение само, конечно, видное, а вот буфет слабенький. Хорошо хоть билеты бесплатные, не то бы и подавиться не на что было после этих арий. Певунам-то что, они перед этими ариями поели как следует, а у меня тут в животе свои арии с голодухи».

«Да, – сказала закорючка, – вид у вас мрачноватый. Не нравится вам, похоже, наша жизнь».

«А чего в ней хорошего, – сказал я. – Вон в том же буфете пирожок какой-то еле видимый и непонятно с чем сто рублей уже стоит».

Тут все, как по команде, дружно замолчали, и мужичина-депутат весело сказал, ловко закинув щеки за плечи: «Вот вы, батенька, и открылись. Теперь по театрам ходят одни пиндосы, и они же ценами возмущаются. Поздравляю вас с прибытием!»

От толпы молча отделились молодые люди в спецухе, но тут на мое счастье из соседней улицы нам навстречу выдвинулись 7,1 человека, причем одна десятая, хотя и была росточком меньше закорючки, катилась шариком быстрее всех.

Ироды мои тотчас набычились, образовали ловко тевтонскую «свинью», во главе которой опять же поставили половинку, и беглым шагом направились к сопернику.

Чем там у них все завершилось, не знаю, потому как следом проснулся и, отдышавшись, дал себе зарок на ночь больше телевизор не смотреть.

Да и в оперу не ходить… с таким-то позорным буфетом.

Брат Иван и духовная скрепа

Чтобы там ни говорили, а имя человека все же определяет его судьбу. Вот назови меня папашка каким-нибудь Варфоломеем или Дорофеем, и всё – госзаказ на изготовление опытного образца духовной скрепы достался бы мне, а не брату Ивану, станина которого уже год и восемь месяцев в металлической стружке, несмотря на многочисленные протесты трудящихся. Зато у него – имя! Христофорыч, рулила наш, сразу сказал вслух, что будет поддерживать на совещании мою кандидатуру, но разве против имени попрешь…

Вот пришел он на совещание, а ему говорят, что-то, мол, мы запамятовали, как бишь зовут вашего протеже? Христофорыча, само собой, от незнакомого слова заклинило. Он начал перебирать в уме все матерные выражения, но ничего близкого и на дух не нашел. Члены комиссии выпили чайку с сахаром вприкуску и хоря придавали секунд на двести восемьдесят семь, пока один, страдавший бессонницей, не повторил вопрос, заменив французское словцо русским. Христофорыч покачал головой и ответил гордо: «Индивид». На что председатель комиссии, тот еще хмырь болотный, у которого внучатая племянница в прошлом месяце нег… пардон, афроамериканца в подоле принесла, сказал, возвысив голос: «А почему это у тебя человек с таким именем вообще работает на секретном производстве?» Христофорыч, если верить ему на слово, огрызнулся: во-первых, мол, считать те хреновины, которые мы второй год вытачиваем, секретными можно только с солидного похмелона, а во вторых, человек за имя свое не отвечает. Вроде бы вставил ему фитиля, но урод-председатель тут вообще на крайнюю низость сподобился – взял и назвал меня при всех «ироническим» гражданином! Тут уж, конечно, Христофорыч увял, потому как посчитал западло интересоваться у остолопа, а что означает слово «иронический». Так-то он навскидку и сам понял, что ничего хорошего оно не сулит, но в дискуссию вступать поостерегся.

Когда я объяснил ему все, он тихо матюкнулся и сказал: «Только и всего? Так это и меня можно таким же словом обозвать!»

«Нет, – покачал я головой, – ты не иронический, ты – сардонический гражданин».

«Это лучше или хуже?» – насупившись, поинтересовался Христофорыч.

«Да как тебе сказать… – замялся я. – По сути, это уже начало обвинительной речи прокурора».

Старт назначили на пятничное утро, что сразу же было положительно оценено Христофорычем, который сказал бодрым голосом, что, мол, в пятницу сам Бог велел… Тут он, надо заметить, угадал.

Мы пришли спозаранку… и не узнали своей берлоги. Кругом было светло, чисто, пахло альпийскими рододендронами, а вдоль стен на импровизированных трибунах сидели молодые люди с государственными флагами и партийными флажками, время от времени что-то гортанно кричавшие. Были тут и самодельные транспаранты в поддержку духовной скрепы и ее изобретателя – небольшого, застенчивого человечка, в лице которого временами, однако, мелькало что-то иезуитское.