Читать интересную книгу Премьер. Проект 2017 – миф или реальность? - Николай Рыжков

Косыгинская экономическая реформа 1965 года дала заметный толчок буксовавшему народному хозяйству. Только за восьмое пятилетие объем промышленного производства вырос в полтора раза, производительность труда — на одну треть. Темпы роста товаров народного потребления наконец-то сравнялись с темпами роста средств производства, которым всегда отдавалось предпочтение.

Косыгин понимал, что классическая идеологическая смазка — «народ все вытерпит ради мощи державы» — в экономике стала давать сбой. Людям надоело непрерывно бросаться на тут и там зиявшие амбразуры. Всем хотелось нормальной жизни не в светлом будущем, а сегодня. Тем более что в странах Запада жизненный уровень стал стремительно повышаться, а бывший пресловутый «железный занавес» уже не мешал нам внимательно все рассмотреть и немало озадачиться происходящим.

Я тогда работал на Уралмаше и косыгинскую реформу испытал на себе. Хорошо было начато, сильно по тем временам: предприятия, обретая ранее неведомые права, вздохнули свободнее. Да и подросшая зарплата карман работника не тянула.

Реформу начали откровенно и резко скручивать в конце 60-х. Опять-таки внизу, на производстве, это чувствовалось особенно отчетливо и больно: только вздохнули, как кислород вновь перекрывают. Делали это с государственных высей те, кто изначально не принял нововведений. Те, кто сразу усмотрел в экономических преобразованиях угрозу политической стабильности строя и только повода дожидался, чтобы эту реформу придушить. И повод подоспел. Весна 68-го, «пражская весна», не на шутку перепугала столпов и охранителей догматической идеологии.

Впрочем, с их позиций было чего испугаться: именно демократизация экономики неизбежно вытягивала за собой демократизацию всего общества. А этого ни Брежнев, ни Суслов, ни иже с ними допустить не могли. Не знаю, может быть, это мои домыслы, но думаю, что и самого Косыгина Чехословакия тоже, в конце концов, напугала.

Так не отсюда ли начало долгой и, в общем-то, неправедной борьбы с так называемым инакомыслием, с диссидентством? Но, как показывает опыт любой страны, «охота на ведьм», в конечном счете, всегда безуспешна. А уж нас-то, вынужден повториться, никакой опыт ничему не учит — ни чужой, ни собственный. Наши власти — хоть антидемократические, хоть, по их собственным уверениям, демократические, пуще всего боятся именно инакомыслия, и примеров тому ежедневно — тьма. Могучее «Нельзя!» царило и царит в любезном Отечестве нашем, и какими бы идеологическими одеждами оно ни прикрывалось, это слово всегда было орудием подавления свободы, мысли и действий и вместе с тем — лекарством от страха потерять власть. Для тех, кто дошел, добрался, дорвался до нее. И не верю я в объявленную свыше демократию, ибо настоящая демократия это слово «нельзя» с великой осторожностью применяет. Как аптекарь — яд.

Есть благородные социальные идеи, за которые необходимо бороться, добиваться их осуществления. И только когда они в основном войдут в жизнь, станут реальностью, можно тому или иному общественному строю дать характеристику, которая, как цель, была на знаменах сил, ратовавших за него. А сейчас происходит подмена понятий, великие слова используются в сугубо сиюминутных, популистских целях. Самое трагичное в этом то, что реальные действия людей, объявивших себя сторонниками демократических идеалов, ничего общего с ними не имеют. Поэтому и само понятие «демократ» становится в глазах народа чуть ли не неприличным…

Вторая попытка оздоровить экономику была предпринята в 1979 году, опять при Косыгине, хотя в это время он уже был очень болен и реформой занимался фактически его заместитель Владимир Николаевич Новиков. К сожалению, эта попытка так и осталась только попыткой, ибо ограничивалась лишь легкими, косметическими изменениями и не несла в себе никакой радикальной новизны. Да и о какой радикальности можно было вести речь, если официально ситуация в экономике признавалась «лучше некуда». Показуха достигла головокружительных высот, и главные лица страны находились в состоянии блаженнейшей эйфории.

Так и приходилось экономистам диссидентствовать в своем кругу — в Госплане, в научных институтах… И нам с Горбачевым не так уж сложно было составить команду для разработки программы экономической перестройки: люди были известны.

Это были те же авторы, которым через несколько лет станут охотно предоставлять газетные и журнальные площади для выражения их революционных экономических идей. Назову лишь несколько имен: академики Аганбегян, Арбатов, Богомолов, Заславская. Тогдашние доктора наук Абалкин, Белоусов, Петраков, Ситарян… Годы работали они практически в никуда, в пустоту. Плодили теории ради теорий, и вдруг их нестандартные и «крамольные» мысли понадобились и востребовались, и не где-нибудь, а на самом «верху».

Именно в начале 83-го, при Ю. В. Андропове, эти мысли и обретали плоть, оказавшись в основе долгосрочной программы кардинальной перестройки управления народным хозяйством, которая дала некоторый толчок нашей экономике и позволила нам в 85-м начинать уже все-таки не с нуля.

Просматриваю сейчас материалы тогдашних многочисленных совещаний в ЦК, читаю высказывания ученых, специалистов различных направлений, директоров заводов, председателей колхозов. Все сходились в главном: надо кончать с давно устаревшим жестким, всеохватывающим планированием, администрированием в экономике. Оно было порождено многими чрезвычайными условиями, в том числе подготовкой к войне и военным лихолетьем, трудностями послевоенного восстановления народного хозяйства, десятилетиями холодной войны, когда финансовые, материальные и интеллектуальные ресурсы бросались на достижение паритета в военных делах.

Забегая вперед, скажу, что нынешние «друзья» — США в середине 80-х годов пытались втянуть нас в новый тур изматывающей гонки через так называемую программу СОИ. К счастью, нам хватило ума не заглотить эту наживку.

Так вот, эти встречи дали возможность четко определить, что первоочередными вопросами того времени было расширение прав предприятий и усиление их экономической ответственности за свою деятельность, а также меры по укреплению дисциплины труда.

Потребовалось полгода после начала проработок этих проблем, чтобы в июле 83-го они были приняты на Политбюро в виде двух постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Сейчас, перечитывая их, невольно улыбаюсь: как старательно прикрывали мы естественные, разумные и, главное, реальные меры стандартным набором слов и штампов, которые диктовала нам всесильная Идеология. Ну, к примеру, почему дисциплина — непременно социалистическая? Что, разве у капиталистов ее на производстве нет? Разве она всегда и во всем требует какого-нибудь идеологического эпитета? Мы и потом не сразу избавились от словесных пут, старательно не желая понять, как уродуем русскую речь. Плюрализм у нас был только социалистическим — не таким, значит, как у них. Или, скажем, такая формулировка: «Имеются факты, когда отдельные работники… не показывают пример дисциплинированности…» И еще так: «Некоторые рабочие, колхозники и служащие трудятся не с полной отдачей…» В общем, как у классика: «Что ты читаешь?» — спрашивал Полоний. «Слова, слова, слова…» — грустно отвечал ему Гамлет.

Но, несмотря на густую завесу привычных словесных клише, оба постановления были в сути своей конкретными и деловыми и действительно положили начало практической перестройке в народном хозяйстве. В отличие от некоторых других, не прижившихся, эти постановления заработали, так как в основном состояли из мыслей и требований, соответствовавших интересам тех, кому их, постановления, в жизнь воплощать предстояло. Были провозглашены требования порядка и дисциплины — с одной стороны, и с другой — предоставлены предприятиям вполне реальные права, позволяющие работать без постоянного кнута сверху. Подчеркну: не совсем без кнута — без постоянного…

Увеличивалась роль самих предприятий в планировании — на всех его стадиях. Значительно сужался круг плановых показателей, всегда своим обилием мучивших производственников. Повышалась роль экономических нормативов, размеры средств на зарплату, на социальную сферу ставились в прямую зависимость от результатов работы.

Полная самостоятельность предоставлялась предприятиям в использовании фонда развития производства и фонда заработной платы, они сами могли решать, как поощрять хороших работников. И не только деньгами, но и квартирами, путевками в дома отдыха, местами в детских садах и яслях, средства на строительство и содержание которых тоже регулировались предприятиями, а не «сверху».

Естественно, никто в то время не рискнул сразу всем миром броситься в давно провозглашавшийся в теории и политике, но фактически никем у нас не изведанный, подлинный, реальный хозрасчет. Решились на эксперимент. С 1 января 1984 года предприятия двух ведущих союзных министерств — тяжелого и транспортного машиностроения, электротехнической промышленности и трех республиканских — пищевой, легкой и местной промышленности, соответственно, на Украине, в Белоруссии и Литве — переходили на новый способ ведения хозяйства. Мы намечали так: пройдет год, появятся результаты, и к этим предприятиям присоединятся другие.