Читать интересную книгу Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть I - Алла Антонюк

В самом устройстве масонских лож было много общего с устройством владений Сатаны, северного князя Ада. Многоступенчатость иерархии масонских лож напоминала многоступенчатое устройство Ада с его девятью кругами и правителями в каждом круге. Девять кругов соответствовали, собственно, траектории падения Сатаны в бездну. Как и свита Сатаны, братья-каменщики имели верховное правление, имели степени и чины, и действовали на едином основании. В рассказе Сомова «Киевские ведьмы» (1833) в сцене тайного сборища монстров на Лысой горе, мы уже встречались с описанием президиума тайного собрания «нечисти». В этом эпизоде, скорее всего, пародируется многоступенчатость тайного ордена: «Посреди площадки стояли подмостки о семи ступенях, покрытые черным сукном. На них сидел пребольшой медведь…».

Мы знаем, что, начавшись как некая литературная игра в демонов-мятежников, эта опасная забава, распространившаяся в северной столице, а затем и по всей России, названная Пушкиным завезённой из-за моря «модной болезнью» («Сцена из Фауста», 1825), закончилась выступлением её жертвенных игроков на Сенатской площади.

Глубоко переосмысливая истинные и мнимые цели заговорщиков, а также некоторые итоги Французской революции конца XVIII века, Пушкин выстрадал и сформировал свою собственную, отличную от масонской позицию в этом процессе. Он выступил против «единомыслия» братьев-масонов, чем вызвал их гнев. Зная конец легенды о мятежных ангелах, Пушкин выступал даже с некой пророческой миссией, как и Нерей И. Гёте:

Улисса остерёг я наперёдО том, что он к Циклопу попадётИ предсказал плененье у ЦирцеиНо стал ли он от этого умнее?

И. Гёте «Фауст» (Акт II)

Свое отношение к членам тайных обществ, в которые его усердно завлекали братья-масоны, и отношение ко всему происходившему накануне выхода декабристов на Сенатскую площадь Пушкин выразил в стихотворении «Андре Шенье» (1825):

На низком поприще с презренными бойцами!Мне ль было управлять строптивыми конямиИ круто напрягать бессильные бразды?

«Андре Шенье» (1825)

Пушкин не был услышан в неком своем предостережении и даже подвергся гонениям. В письме из Михайловского от 13—15 сентября 1825 года Пушкин в ответ на рассуждения Вяземского об отсутствии в России общественного мнения пишет: «Не демонствуй, Асмодей: мысли твои об общем мнении, о суете гонения и страдальчества (положим) справедливы, – но помилуй… это моя религия; я уже не фанатик, но всё ещё набожен» (XIII, 226).

Надо было обладать огромной смелостью, чтобы бросить вызов «вольным каменщикам», поскольку в их рядах числился даже сам А. Х. Бенкендорф, глава III отделения канцелярии Его императорского Величества. Справедливо отмечают, что «масоны мстили жестоко и наверняка, и немало людей, столкнувшись с ними, погибли загадочной смертью» (Шишков).

Тема разгула тайных зловещих сил появляется снова у Пушкина в 1833 году в стихотворении «Гусар», которое возникает у него как некий «римейк» к рассказу Сомова «Киевские ведьмы» (1833). Через восемь лет после «Сна Татьяны» снова у Пушкина возникает сцена с описанием шабаша монстров. Зачем было Пушкину в один и тот же год вместе с Сомовым создавать своего «Гусара», произведение, очень сходное по своему сюжету с «Киевскими ведьмами»? Пушкинская сцена шабаша в «Гусаре» явно возникает как некая аллюзия вновь вспыхнувшей угрозы мести масонов?

Герой рассказа Сомова, открыв страшную тайну принадлежности своей любимой к клану ведьм и упырей, бесславно погибает. В отличие от рассказа Сомова, герой Пушкина, гусар и краснобай, став свидетелем подобной зловещей тайной мистерии, остаётся жив.

Возможно, действительно, создание «Гусара» (1833) необходимо было Пушкину как создание некой литературной аллюзии происходивших в действительности событий. При этом нужно понимать, что это только одна из возможных причин изображения Пушкиным потусторонних сил, вмешивающихся в судьбу героя. Поиск же этих причин бесконечен, как глубоко и бесконечно само творчество Пушкина.

Дьявольская иерархия «преисподней»

Про злых духов и про девиц…

«Евгений Онегин» (3:XVII)

Вспомним, как Татьяна, пытаясь определить сущность Онегина, ищет для него подходящее слово и мыслит при этом образами ада и рая, абсолютизирующими добро и зло. При этом она перебирает в уме всю «иерархию» преисподней:

Кто ты, мой ангел ли хранитель,Или коварный искуситель…

(гл.2, XXXI)

Созданье ада иль небес,Сей ангел, сей надменный бес,Что ж он? Ужели подражанье,Ничтожный призрак…

(гл. 6, XXIV)

Сам Пушкин в конце романа вторит своей героине, в очередной раз представляя перед нами всю антологию образов, имеющих происхождение от Inferno (Ад): «Несносно (согласитесь в том) // Между людей благоразумных //Прослыть притворным чудаком, // Или печальным сумасбродом, // Иль сатаническим уродом, // Иль даже демоном моим.»

Как и в самых разных культурах, здесь у Пушкина уже можно обнаружить все специфические вариации инфернальных образов, имеющих самую разную природу, – от фольклорно-мифологической до литературной, и связанные с ними мотивы Ада и Рая как примеры мощных универсальных архетипов, конкретные формы которых у него, конечно, различаются от произведения к произведению. В целом же в его произведениях представлена вся «иерархия» преисподней: от самого мелкого беса, – к «волшебному демону» до «сатанического урода» – Сатаны (другими словами, «закружились бесы разны»).

На существование стихийной пушкинской демонологии впервые обратил внимание ещё Н. О. Лернер в 1935 году: «С демоном, в самом широком и глубоком „гёте-байроновском“ понимании, у нашего поэта были долгие и серьёзные счёты. Он знал обаяние „волшебного демона, лживого, но прекрасного“, который „не верил любви, свободе, на жизнь насмешливо глядел“, – и когда наш поэт говорил о нём, ему было не до смеха. Но весёлый рассказчик „Гусара“ и „Балды“ знал бытового, простонародного чорта, безобидного и скорее даже обижаемого на каждом шагу, и этот бедняга, поистине „pauvre diable“ („бедняжка чёрт“ – пер. мой – А.-А.А.), доставил ему немало весёлых минут».

Приведённая цитата – одна из первых в литературоведении попыток представить «иерархию» инфернального мира в произведениях Пушкина. При всём нескончаемом «роении» и «кишении» его демонов, можно, однако, различить в этой огромной пушкинской антологии «Царства Тьмы» определенный порядок и строгую иерархию – некую подчинённость этих образов:

– Так вот детей земных изгнанье?Какой порядок и молчанье!Какой огромный сводов ряд.

«Наброски к замыслу о Фаусте» (1821)

Попытаемся и мы как-то структурировать эту стихийно сложившуюся пушкинскую демонологию, чтобы увидеть, наконец, в этих несметных толпищах «бесов» их своеобразие и различие, определить затем их роль и место в идейных замыслах самого Пушкина.

«Мелкий бес», «важный» бес («надменный бес») и сам Сатана являются героями его «Набросков к замыслу о Фаусте» (1821). Ведьма-кумушка – героиня баллады «Гусар». Бес Мефистофель – в «Cценах из Фауста» (1825). Бес, запутывающий дорогу, и бесы-изгои – в стихотворении «Бесы». Демон – «дух сомненья, дух отрицанья» – в стихотворении «Ангел». Злобный гений – в стихотворении «Демон»; «влюбленный» бес – герой стихотворения «Ангел» и отрывка под названием «В Геенне ….». Жид, повенчанный с лягушкой, – в «Гусаре»; жид («бес в балахоне») – из ещё одного незаконченного замысла. А также «мертвецы» и призраки «Гробовщика», сама Смерть – в «Набросках к замыслу о Фаусте» (1821), etc.

Хотя все три силы – и Сатана, и демоны, и бесы – являются выражением одного и того же принципа зла, у Пушкина всё же можно проследить между ними чёткую «иерархию», в соответствии с которой он и распределяет их роли.

Итак, те инфернальные существа, которые населяют «царство Тьмы» у Пушкина, это:

I. Падшие ангелы

Бесы-изгои

Восстал духов крылатый легион…

«Гавриилиада» (1821)

По преданиям Ветхого Завета задолго до сотворения Богом земли и людей Ангел Люцифер в своей непомерной гордыне восстал против Царя Царей и вовлёк в свой мятеж десятую часть Ангелов, но был вместе с ними низринут Богом с Небес в Преисподнюю, в область кромешной Тьмы и Хаоса, и с этого момента получил прозвище – Сатана. С тех пор он ведёт непримиримую борьбу с Богом и его твореньем – человеком, отрицая его значимость в мире:

Мефистофель:Творенье не годится никуда.

И. Гёте. «Фауст»(Пер. Б. Пастернака)

Чтобы доказать эту мысль, бес не гнушается ничем: он выступает перед Богом в качестве клеветника на человека и человечество, а перед человеком – в качестве клеветника на Бога, следуя своей конечной цели – забрать душу человека с собой в Ад.