Читать интересную книгу ЗК-5 - Геннадий Прашкевич

В последующие четыре года, сухо перечислял Овсяников, будущий писатель то переустраивал быт своих крестьян, то жил рассеянной светской жизнью в Москве. Впрочем, потворствование порокам (кутежи, цыгане, карты во всю ночь) не помешало Льву Николаевичу весной 1849 года выдержать экзамены в Петербургский университет. Позже со степенью кандидата права он определился на службу канцелярским служащим в Тульское дворянское депутатское собрание, а в 1851 году уехал на Кавказ — место службы его старшего брата Николая. Участвовал в военных действиях против чеченцев. «Набег», «Рубка леса», «Казаки» навеяны эпизодами этой его кавказской жизни. В 1854 году, будучи артиллерийским офицером, перевелся в Дунайскую армию, а после начала Крымской войны — в Севастополь. В рассказах, которые он так и назвал — «севастопольскими», героизм русских солдат показан был через каждодневные военные будни, — ничего из величественных «исторических картин», излюбленных литераторами. Грязные, размытые дождями, разбитые копытами лошадей улицы — необитаемые, вывесок нет, двери закрыты досками, окна выбиты, где обвален угол стены, где пробита крыша. «Строения кажутся старыми, испытавшими всякое горе и нужду ветеранами». Ядра валяются в залитых водой ямах и прямо под ногами. Проходят, меся грязь сапогами, усталые команды солдат, пластунов, изредка пробегает случайная женщина, но «женщина уже не в шляпке, а если — матроска, то в старой шубейке и в солдатских сапогах». Камни, мусор, ломаные доски, и на крутой горе — грязное пространство, густо изрытое окопами и канавами. Там, собственно, и находился четвертый бастион, жильцом которого называл себя Толстой.

15

142…

114…

16

Отрывки для будущей хрестоматии Овсяников взял не только из «русских» произведений Тургенева. В Севастополе Тургенев не бывал, зато в Париже видел не менее значимые события. Например, специально написал о барабанах 1848 года. Почему-то именно этот очерк Тургенева Овсяников посчитал знаковым. Баррикада, толпа, вытянувшаяся с левой стороны бульвара, тонкие, лучистые иглы штыков над цепью национальной гвардии. Чем гуще собиралась толпа, отмечал Тургенев, тем тише становилось на бульваре. «Точно дымка легла на все звуки». И безмолвно бежала перед толпой черненькая кривоногая собачонка.

Потом грянул короткий, жесткий звук.

Он походил на стук упавшей железной полосы.

И вот только после этого нестерпимо сильно затрещало и рявкнуло.

«Это инсургенты дали залп сквозь жалюзи окон из верхнего этажа занятой ими жувеневской фабрики…»

17

«Севастопольские рассказы».

«Детство», «Отрочество», «Юность».

Рассказы. Некоторые статьи. «Казаки».

Осенью 1856 года Лев Николаевич Толстой вышел в отставку, а в 1857 году отправился в полугодичное заграничное путешествие по Франции, Швейцарии, Италии, Германии. Вернувшись, открыл в Ясной Поляне школу для крестьянских детей, в которой сам вел занятия. Это вам не девочка Полина, забывшая во Франции родной язык. Вступил в должность мирового посредника, работал над большим романом «Декабристы».

«Он много обещал, — писал Овсяников. — Писатель ведь всегда виден по тексту. Сразу. Пусть он будет самым последним из чукчей, пусть граф он или машинист паровоза, пусть правильно или неправильно расставляет слова, пусть вкус его подводит — главное, чтобы текст был живой».

Замыкала эссе Овсяникова сухая справка.

«Родился 28 августа (9 сентября) 1828 года.

Убит на дуэли с И.С. Тургеневым — 28 мая 1861 года».

18

144…

114…

19

«Плазма» — два на три метра.

Плывущие по экрану портреты.

Пушкин. Улыбка, никого не обманывающая.

«У каждого творца должны быть преследователи, — писал Овсяников. — За каждым творцом непременно должен гоняться хищник»…

А вот и Лермонтов. «Бешмет белый каленкоровый… Халат бохарский кашемировый… Халат малашовый на меху кримских мерлушек…» У этого точно хватало хищников-преследователей… «Шинель светло-серого сукна с красным воротником летняя на декамитовой подкладке…»

О чем думают онкилоны и выпестыши, глядя в выпуклые глаза писателей?

Разглядывая портрет Овсяникова, тоже (в общем ряду) появившийся на экране, Салтыков вспомнил один поздний зимний вечер в Томске, где гастролировал Свободный театр. Ведущий актер вышел из гостиницы за коньяком и не вернулся. А на улицах мороз под сорок. Администратор театра мрачно обзванивал морги (в лучшее уже не верил), а Овсяникова в это время принимал мэр города. Конечно, Мерцанова была там же, и мэр в основном разговаривал с нею, то есть задавал ей вопросы, а отвечал на них знаменитый режиссер и экспериментатор. Спектакль был назначен на другой день, показать «Ромео и Джульетту» (почти в классическом варианте) без участия ведущего актера представлялось проблематичным. Какая Джульетта без Ромео? Овчинников говорил мрачные тосты, пугал мэра всяческими прогностическими вольностями (через год мэра все-таки посадили), а сам время от времени подходил к огромному старинному окну и, сделав глоток из пузатого фужера, всматривался в мутную морозную метель.

Снег, снег, ледяные порывы снежной мутной крупы.

На другой стороне улицы едва-едва сквозь эту мутную метель просвечивал стеклянный колпак полицейской будки. Совсем близко, но деталей не разглядишь. Мэр говорил всякие неловкие глупости, целовал прелестные ручки Мерцановой. Асфальтовые глаза, мелированные волосы. Снег постепенно начал редеть, стихать, мельчиться, и вот полностью высветилась полицейская будка. Зимнее звездное небо накрыло Томск, как чудесная полусфера, а внизу мерцало прозрачное, совсем не заиндевевшее (так промерзло) стекло и полицейские, будто мухи в него вплавленные. Жизнь, однажды возникшая на планете, привела к такому вот чудесному феномену: в стеклянной будке полицейские держались за животы, слушая человека, которого они же сами железной цепью приковали к кольцу, вкрученному в деревянный пол будки.

Выгоню! — решил Режиссер.

Но для начала позвонил администратору.

«Возьми бутылку, пойди в полицию и выкупи нашего дурака. Дай поспать, пусть почистит зубы, но до спектакля не давай ему ни умыться, ни причесаться, пусть, наконец, Джульетта увидит своего избранника таким, каков он есть». И удовлетворенно, наконец, усмехнулся: какая ты личность, если не катался в трусах на тележке для навоза?

Ее сиянье факелы затмило,она, подобно яркому бериллув ушах арапки, чересчур светладля мира безобразия и зла…

Полицейские под стеклянным колпаком счастливо смеялись.

Они не верили, что тип, гремящий перед ними цепью, — артист.

Как голубя среди вороньей стаи,ее в толпе я сразу отличаю.Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор,любил ли я хоть раз до этих пор?..

20

147…

114…

21

Салтыков вышел на террасу.

Вдали курились костры онкилонских стойбищ.

Эти девственниками не умрут, непонятно подумал он, разглядывая дымки.

В небольшой пристройке чуть южнее гостиницы размещался, как было указано на вывеске: «Офис классических сюжетов».

Салтыков неприязненно усмехнулся. Рыться в чужом добре, потом носить перелицованный костюм, пусть даже он принадлежал гению, — ему это претило. Все, наверное, собрано в этом «офисе» — от записок неистового попа Аввакума до тихой лирики «Дамы с собачкой». И так далее, так далее, пласт за пластом, до скончания двадцатого века. Так сказать, благодать из жизни бронтозавров и лунатиков. «Дело Артамоновых»? Так никто же этого не читает. Романы Сенковского? Вы что, на них уже пыль спрессовалась. Но вот является гениальный режиссер (Овсяников) — и «Дело Артамоновых» вдруг расцветает, и романы Сенковского наполняются узнаваемыми лицами. Наверное, литература прошлого действительно должна быть четко оконтурена (критиками) как любое естественное месторождение. Ну, выберут все, что лежит близко к поверхности, ничего страшного, — можно закачивать воду под давлением, разрывая земные (литературные) пласты, радуя онкилонов и выпестышей яркими суррогатами. Да что далеко ходить, вот даже он, Салтыков, принципиальный сторонник Закона о защите прошлого, участвует в создании некоей «Истории России в художественно-исторических образах», в которой Лев Николаевич Толстой, оказывается, представлен только «Севастопольскими рассказами». По высшему счету, и этого, конечно, — не мало. И незаконченный роман о декабристах тоже привлечет внимание онкилонов. Для кого, в конце концов, творили классики?

Как бы в ответ на его мысли со стороны стойбища донеслись рев и свист.

Не ворчи, сказал себе Салтыков. Для того и создана ЗК-5, АлтЦИК — чудесная Зона культуры, зона духовной свободы. Мы же только-только начинаем становиться людьми, укорил он себя, а ты уже отчаиваешься.