– Это нечестно, – сказал он теперь в ответ на его намёк. – И с чего ты взял, что возможно общаться с помощью мысленной речи одному магу с другим?
– Первые потомки Архимага общались. Ты бы знал это, если бы больше интересовался историей.
Маркус пропустил колкость мимо ушей.
– Это нечестно, – повторил он. – Неправильно по отношению к Лаакану. Я не могу.
– У нас…
– Нет других вариантов. Знаю. Но это перебор. Я и так…, – Маркус запнулся, словно пробуя слово на вкус, – предаю его.
Мехес сел рядом с ним и положил свою прохладную ладонь на горячее плечо друга.
– Я понимаю, что ты чувствуешь, но ты зря начинаешь укорять себя. Это не предательство. Это пойдёт на благо нашему миру.
– Да, ты прав, и мы с тобой хотим одного, просто Лаакан для меня больше, чем учитель и Верховный маг. Он мне как… дядя что ли. Единственный родной человек рядом. – Маркус встал, как-то нерешительно подошёл к окну и долго вглядывался вдаль, теребя пуговицу на рубашке. Мехес молчал. Ветер, вкрадываясь в открытую форточку, неловко перебирал складки тяжёлых гардин. Наконец Маркус заговорил снова.
– Я решил сделать себя здесь, добиться статуса, уважения, чтобы моё имя знали во всех цитаделях. Оставил мать, отца и сестёр в Нагаире… Я не видел их с тех пор как уехал. И сейчас, став перед этим выбором – пустяковым вроде, – так явно ощутил себя предателем… – Он обернулся и посмотрел на Мехеса. В его синих глазах дрожали отблески разгорающейся внутренней битвы и читалась мольба. Мехес не выдержал этот взгляд.
– Один раз, друг. Просто время не ждёт. Ты попробуешь донести до Хуго, что от него требуется, и всё, а я тем временем найду чтеца, и тебе не придётся больше этого делать. Даю слово.
Глава восьмая
Шум города становился всё тише, и вечер отступал. В рабочей комнате верховного мага неподвижные силуэты скрадывал полумрак. Из трёх высоких окон было открыто одно, но штиль не тревожил воздух, напитанный запахами бумаги, мела, гуашевых красок, тонким ароматом кедра, который Лаакан очень любил, и мятного чая. Здесь не было ни души. Деревянный мольберт с недописанным портретом одиноко стоял у закрытого окна. Ночь расцветала, но на темнеющей бумаге можно было различить белокурые пряди и застенчивый взгляд. На столике хаотично расположились перепачканная палитра, кисти, измазанные красками клочки бумаги и сами краски в маленьких фарфоровых баночках, однако чёрно-белый, как шахматная доска, ковёр был безупречно чист. В противоположном конце этого отнюдь не большого кабинета на стене висела доска, испещрённая какими-то чертежами и цифрами, а под ней на широком низком столе стоял макет цитадели – со всеми улицами, башенками, деревьями, прудом и движущимися крохотными фигурками магов, которые не прекращали своё бесшумное движение ни днём, ни ночью. Рядом с макетом кучкой лежали деревья и части разных зданий – подобно конструктору. Необычная картина могла рассказать о том, что население Делакарона росло, и он становился тесен. Назрела необходимость расширить границы города, построить новые дома, проложить дороги, разбить скверы, и этим занимался Лаакан вместе с одним из членов Совета – городским архитектором, а движущиеся фигурки наглядно демонстрировали проходимость участков. Остальное в этой комнате говорило скорее об увлечениях и вкусах, нежели о работе: гобелены с изображениями диких животных, живописные морские пейзажи, книжная полка, на которой каждый второй том – философия, а все первые – приключения, массивная, трёхъярусная золотая люстра с несколькими десятками свечей – холодных в этот поздний час – и, конечно, навесной шкафчик с десятками видов чая.
Из рабочей зоны в спальню вёл арочный проём, скрытый занавесью, напоминающей длинную бахрому. В самой спальне из мебели стояли только кровать из тёмной древесины с невесомым серебристым балдахином и прикроватный столик из такого же дерева. Вместо люстры на стене висел ночник в виде огненного языка. За его стеклом сейчас горело магическое пламя свечи, а на кровати лежали двое. Стрёкот сверчков наполнял лунный сумрак за открытым окном, но его перебивали голоса студентов великой цитадели, поющих в общей комнате, где наверняка жарко и все окна нараспашку. Несколько голосов исполняли куплеты под музыку, а хор громко подхватывал междометия:
С собою в цитадель я привёз своих друзей:
Собаку с попугаем – всё будет веселейХэй!
Засел я за науки – бытие хотел познать.
И вот через неделю мой пёс давай линятьО-оп!
Облез бедняга страшно и жалобно скулил.А в чём причина? Ясно! – химстрой я вслух училОх!
Похвастаться хотел я питомцем номер два.
Учил я попугая произносить словаУх!
Я интеллектуален до онеменья ног
И птицей своей тоже ударить в грязь не могДа!
Со словом «перекусим!» прогресс наш был неплох,Но после «трансментальный» мой попугай издохАх-ох! Ах-ох!
Всё время раздавался дружный хохот, а песенка о превратностях учёбы продолжалась – каждое поколение студентов прибавляло к первоначальному варианту минимум два-три куплета.
Девушка на кровати потянулась под лёгкой алой простынёй, которой любовники были укрыты, и крепче прильнула к груди Лаакана. Он лежал с закрытыми глазами, но не спал – рука рассеяно, но нежно гладила длинные белокурые пряди, разметавшиеся по подушкам. Слушая песню, девушка время от времени тихо посмеивалась. Лаакан улыбался её смеху, не открывая глаз. Так лежали они, наслаждаясь друг другом, тёплой ночью, окутавшей их с головы до ног, музыкой и беззаботным пением учеников, пока он не сказал:
– Поздно уже, Нерил, тебе пора к себе. – В голосе его слышалось сожаление.
– Как я не люблю этот момент! – почти воскликнула она и прильнула губами к шее Лаакана. Он вздохнул, обнимая её.
– Я тоже.
– Если бы мы встречались открыто… Не говори, я всё знаю. Просто хотелось бы этого.
– Верховный маг и его возлюбленная, которая годится ему чуть ли не во внучки… – Лаакан невесело хмыкнул.
– Однажды мы преодолеем и этот предрассудок. Разум мага гибок, эволюция продолжается для нас быстрее, чем для других живых существ, а это означает, что сознание непременно перейдёт на новые уровни, границы мышления, понимания будут раздвигаться. Я верю, что однажды мы или наши потомки избавимся от всех предрассудков, от всех убогих штампов и клише. – Голубые глаза девушки засияли.
– Вряд ли это произойдёт на моей памяти.
Нерил обняла его.
– Умоляю, давай больше не будем о грустном! – произнесла она негромко. – Каждый наш час и так отравлен этой тьмой, что сгущается на юге… Порой мне хочется наплевать на всё и кричать, что я люблю тебя – пусть маги осудят меня и последний наш поцелуй перед тем, как тела и души сольются со Вселенной, случится на глазах у всех!
– Нерил…
– Знаешь, я боюсь не смерти, а того, что мы не будем вместе. Материи, из которых мы сотканы, растворятся в Мироздании, чтобы стать новыми мирами. Энергия душ затеряется в Космосе, и любовь станет призраком…
– Ты сказала, не будем о грустном, – Лаакан попытался улыбнуться, – а сама говоришь.
Она тоже улыбнулась уголками губ.
– Прости.
Лаакан высвободил руку, на которой лежала Нерил, отбросил простынь и, сев, стал одеваться.
– Ты переживаешь из-за Проводника? – спросила она. Её белая кожа, хрупкие плечи, длинные светлые волосы и по-детски невинный взгляд ярко-голубых глаз, обрамлённых густыми ресницами, в контрасте с алым постельным бельём завораживали взор.
– Да. Он ничего не знает. Да что там! Даже Совет знает не всё. – Он встал, натягивая брюки, но потом снова сел на кровать.
– Не всё?.. – робко спросила Нерил.
Студенты перестали петь и начали расходиться. Слышались голоса и шаги, удаляющиеся в разные концы дворца, где-то открывались и закрывались двери.
– Ты не ставил звукозащиту?
– Нет. Я люблю все эти звуки. Разговоры, ветер, сверчки, шаги… Терпеть не могу засыпать в тишине.
Нерил помолчала. Лаакан молчал тоже, сидя неподвижно. Казалось, он задумался. Её голос нарушил тишину:
– Мехес ведёт себя подозрительно, ты заметил? И кажется, втягивает во что-то Маркуса.
– Заметил. И я даже подозреваю, во что. Он выкрал из библиотеки Тёмное пророчество. У него хватило ума отыскать его и снять чары, но не хватило, чтобы подумать: вдруг тот, кто его спрятал, наложил кроме скрывающих заклятий ещё и кое-какое охранное. Я знал обо всём в тот самый миг, когда разрушился первый защитный барьер.