огромном количестве, а выпить воинам хотелось безумно. Не зря же их племя пошло в поход. И острые умы, мятущиеся в неутолимом желании нажраться в дрова, нашли выход. Найденное вино заставляли пить пойманных маннейцев и, видя, что те доживают до утра, саки устраивали пир. Первые неудачи уже забылись, невольные дегустаторы умирали все реже, а потому воины расслабились, идя по вражеской стране, как на прогулке, почти не встречая сопротивления. Одиночные деревни разорялись дотла, башни в горах, где упрямые и гордые бойцы принимали бой, обкладывались ветками и поджигались. Маннейцы задыхались в дыму и погибали, убив своих жен и детей. Эти задержки были скорее досадными, чем существенными. Население убегало выше в горы, прячась в пещерах, откуда кривоногие саки, которые без коня были беспомощны, как дети, выбить их не могли никак. Пойманные молодые женщины были редки, и участь их была ужасна. Ни одна из них не смогла встать и уйти своими ногами после грубых ласк воинов. Многие умирали там же, на месте. Стариков и старух убивали ради забавы, запирали в их хижинах, и сжигали заживо. Сакам, кочевому народу, было незнакомо чувство привязанности к дому, а потому селения на их пути сгорали дотла. Заранее извещенные о набеге, жители закопали все ценное в землю и почти все ушли на юг, под защиту войска персов, которое прибывало туда, и собственной конницы, которая чего-то ждала и не вступала в бой.
Как-то на дороге, идущей в Манну из бывшей провинции Замуа, воины остановили обоз, груженный запечатанными кувшинами с ячменным пивом. Кому было нужно пиво в стране, производящей великолепное вино, воинов не интересовало. Они могли напиться, и это было главным. Старшина возниц, небольшого роста жилистый мужчина, заросший бородой до глаз, повалился в ноги и молил не губить, отпустив к семьям. Несчастный крестьянин, жалобно плачущий и целующий грязные сапоги воинов, вызвал такое отвращение у гордых всадников, что они прогнали его и остальных возниц плетками почти полфарсанга, помирая от смеха. Тохар, помня о коварстве маннейцев, напоил одного из них, глядя с брезгливостью, как того развезло с половины небольшого кувшина. Вот ведь слабак! Дело было утром, и уже к обеду пленник оклемался и был вполне здоров, а потому вечером лагерь гудел, как улей. Захваченное пиво било в голову, как кузнечный молот, приводя воинов в восторг. И, лишь на землю упала ночь, в лагере затянули песни, а некоторые саки уже начали храпеть, напившись до бесчувствия. Молоденький боец бросил взгляд в сторону и оцепенел.
— А-а-ы, — тыкал он в темноту пальцем, потеряв дар речи, и толкая локтем счастливого и пьяного соседа по костру.
Из темноты, под раздавшийся рев труб и барабанный бой шли фигуры с огромными рогами и факелами в руках. Вдруг жуткий демон (ну а что еще это могло быть), остановился и выплюнул изо рта огненную струю. Потом еще один, и еще. Лагерь пришел в движение, и пьяные воины не могли понять, что происходит, и почему с выпученными глазами бегают их друзья.
— Демоны! Спасайтесь!
— На нас напали! К оружию!
Вопли создали в лагере дикую панику. Саки, упившись незнакомым тут напитком под названием ёрш, то видели рогатых демонов, изрыгающих пламя, то врагов, бегущих на них с оружием. В лагере закипели схватки, и никто не понимал, а с кем он, собственно, бьется. К ужасу скифов, демоны стали кидать что-то, и это что-то, падая на землю, вспыхивало от близлежащих костров, поднимая пламя выше человеческого роста. Ополоумевшие от ужаса кони, в гуще которых тоже стали вздыматься языки пламени, начали метаться по лагерю, топча всех подряд, и привели войско в полный хаос. В довершение всего в людей по отвесной дуге полетели стрелы, ранящие и убивающие всех подряд. Тохар, который еле увернулся от обезумевшего коня, в крупе которого отвесно торчала впившаяся стрела, хватал пьяных воинов за грудь и пытался унять ужас, плескавшийся в их глазах, но тщетно. И только утром, бродя по разгромленному лагерю, он плакал, находя изрубленных и затоптанных друзей, с которыми не раз ходил в походы. Его племя из пяти тысяч воинов потеряло пятую часть, и еще столько же имело раны.
Этот поход был несчастлив, видно боги отвернулись от них.
Манна. Через неделю
Ишпакай слушал гонца и мрачнел на глазах. Пока они гоняли по горам маннейцев, выковыривая тех из пещер и ущелий, их собственные кочевья громят эти отбросы, киммерийцы. Жалкие твари, которых дед Ишпакая и его воины плетями выгнали со своих земель, нанесли удар в спину. Он послал гонцов к вождям, указав им явиться в предгорья немедля, чтобы уничтожить этих жалких трусов. Войско его рода, собирая жалкую добычу, вышло сразу же. Они так и не получили вожделенных коней, царь Улусунну приказал угнать их на юг, в Замуа. Ну ничего, они накажут этих шакалов, и вернутся. И он все припомнит, и отравленных воинов, и непонятных демонов, плюющихся огнем. Он вырежет всю Манну до последнего человека, оставив жизнь только тем, кто умеет делать вино. Это его земля, где он будет жить с дочерью повелителя мира, став на две головы выше этих ничтожных пастухов, вождей племен. Она родит ему много детей. Его старший сын примет царство, и никто не посмеет оспорить это право, потому что он потомок величайшего рода. Так думал царь Ишпакай, ожидая своих воинов, спускающихся с гор Манны. Невеселы возвращались воины из похода, не того они ждали. Никто из них не боялся смерти в бою, но нет чести в том, чтобы умереть, уткнувшись лицом в собственную блевотину, или погибнув от меча своего же собрата, обезумевшего от ужаса и коварного пойла. Семь тысяч всадников потеряли саки, а тысячи не смогут натянуть лук, ослабленные ядом и ранами. Пятая часть бойцов потеряна, или не сможет биться. Но ничего, их все равно куда больше, чем ничтожных трусов, воюющих с женщинами и детьми.
Сорок тысяч бойцов широким фронтом пошли по равнине, стараясь не пропустить момент, когда враг покажется рядом. И вот передовые отряды развернули коней и помчали к вождям, заметив разъезды противника. Войско стало собираться в кулак, отодвинув назад раненых, больных и заводных лошадей. Саки надели панцири и шлемы, у кого они были, и натянули луки, зажав в пальцах левой руки по три стрелы. Мечи были редкостью, все-таки скифы были прославленными лучниками, выигрывавшими