Читать интересную книгу Обретешь в бою - Владимир Попов

— Остатки зачатков, — снова повторил Рудаев.

— А папаша ваш хорошо сделал, что наперегонки с чертом на нашу печку прискакал?

— По возрасту своему, по квалификации он имеет на это право. А вот поступаться убеждениями своими не должен был.

Мордовец сел удовлетворенный. Хоть и рожа в крови, но то, чего он хотел, добился: выжал из Рудаева прямой ответ.

— И вы поэтому от него ушли? — спросил машинист завалочной машины Виктор Хорунжий, парень, которого все звали «балеруном» за любовь к балету и мастерство завалки.

«Вот лупоглазые! Когда только успевают все разузнать?» — без неприязни подумал Рудаев, кивнул в ответ головой.

А назавтра произошло то, чего Рудаев и ожидал. Гребенщиков вызвал его к себе на разговор. От кого узнавал он обо всем, что происходило не только в цехе, но и в семьях, оставалось тайной. Многое приписывали Мордовцу, но, возможно, не он один считал своей обязанностью информировать начальника. Гребенщиков долго смотрел в упор на Рудаева своими немигающими, как у гипнотизера, серо-стальными глазами. Когда-то на Рудаева действовал такой метод психологической подготовки, но сейчас он только вызвал улыбку, и эта улыбка в такую неподходящую минуту окончательно взбесила шефа.

— Рекомендую вам незамедлительно вернуться в лоно отцово! — в приказном тоне отчеканил он.

Рудаев пожал плечами.

— Может, вы соизволите этот жест перевести на русский язык?

— Бывают жесты красноречивее длинной речи, — расслабленно ответил Рудаев, поправляя носком туфли дорожку, а про себя подумал: «Нет, не дотяну я до августа, взорвусь».

— Я считаю, что неудобно руководящему работнику жить у своего подчиненного.

— Но отец — тоже мой подчиненный.

— Не прикидывайтесь простачком. Вы нашли довольно хитроумный способ выразить протест против моих действий.

— Может быть, вы разрешите мне хотя бы жить где я хочу? — с наигранным смирением спросил Рудаев.

— Я вас лишаю только права устраивать демонстрации. А ваш призыв вчера на рапорте к отказу от незаслуженных высот — это что? Вы можете иметь свое мнение по любому вопросу, но высказывать его публично далеко не всегда обязательно. Во всяком случае, пока работаете моим заместителем.

— Принял к сведению.

— Этого мало. И к неуклонному исполнению. Учтите: в такой цех, на такое место охотников найдется предостаточно. — Небольшие умные глаза Гребенщикова сверкали решимостью.

«Пошлю-ка я его к черту и уйду, — пробудилось у Рудаева непреодолимое желание, и он даже побледнел от сделанного усилия подавить его. — Нет, уйти надо, хлопнув дверью. Вот проведу опытные плавки — тогда и рассчитаюсь».

Глава 7

Трудно приходится журналисту на незнакомом заводе, с людьми, которые его не знают, — с ним разговаривают не особенно охотно. Одни не принимают его всерьез, другие не доверяют, а кое-кто и побаивается.

У Лагутиной тоже трудно налаживаются поначалу контакты с людьми. Но она не отчаивается. Это до первой статьи, если, разумеется, заденет за живое.

Первое выступление в газете. Многое зависит от того, что ты сказал и как сказал. Ошибаться можно потом, когда у тебя уже есть багаж удач. Но первую ошибку не прощают, потому что не за что ее прощать.

И Лагутина осторожно нащупывает тему своего выступления. Писать о третьей печи она не хочет. Хваленого хвалить — только портить. К тому же люди обижаются, когда хвалят не только зря, но и одних и тех же. А здесь получится и зря, и одних и тех же. Очень заманчиво приподнять Сенина за его поступок, но она не хочет подливать масла в огонь — добровольный уход с печи Сенина был расценен как протест против созданного в цехе круга избранных, элиты. Можно бы написать о старшем Рудаеве — с первого дня не только всех обогнал, но и вырвался далеко вперед. Филипас уже поговаривал, что надо написать о нем очерк — здорово-де развернулся старый рабочий. Но она категорически отказалась кривить душой. Ее возмутил маневр Серафима Гавриловича, да и вообще он не вызывает симпатии — грозный, неподступный. А вот сын его скроен иначе. Правда, и он неулыбчив, сосредоточенно-мрачен, но исполнен удивительной благожелательности к людям, и люди тянутся к нему. Только и с ним контакт не установился. При встрече он почему-то держится насмешливо-вызывающе. Один раз даже подковырнул: «Что-то вы порожки наши обиваете, а заметок я ваших в газете не вижу. Другие ваши коллеги придут в цех раз, другой — назавтра уже читаешь».

А Гребенщиков? Она во многом уже разгадала его, даже сделала для себя бесспорные выводы. Но разобраться в этом человеке до конца очень сложно. Разобраться и сформулировать — что же он такое. Характерно, что о нем не говорят в цехе ни хорошо, ни плохо. Обычно хорошо о руководителе не говорят, когда его не любят, плохо — когда боятся. В данном случае, очевидно, сочетается и то и другое. Тряхнуть бы его статьей, разобрать стиль руководства. Но такую статью не пропустят. Достаточно начальнику выполнять план — и он уже неуязвим и к нему не подойдешь ни с какой стороны. Мало кого интересует, какой ценой добиваются выполнения плана, какие качества воспитывает руководитель у своих подчиненных, особенно у молодых, наиболее податливых любому влиянию. Цифры — тонны, рубли, проценты — о них главное беспокойство. И как ты будешь доказывать, что стиль руководства плох, если показатели хороши? Победителей не судят. Сейчас нужно что-то более актуальное. И бесспорное.

Еще далеко до конца испытательного срока, но все равно надо поторапливаться. Не в последний же день сдавать материал. Как бы он ни был добротен, редактор тем не- менее решит, что она тихоходная. Кстати, это соответствует действительности. Диплом инженера ей и помогает и мешает. Она никому не верит на слово, всегда Докапывается до сути сама, делает свои, не зависящие от чьего бы то ни было мнения выводы и действительно всегда тратит больше времени, чем те журналисты, которые просто становятся на чью-либо позицию. В этом случае игра получается беспроигрышная — в ответе тот, кто высказывает свое мнение, а не тот, кто его излагает. Тема статьи родилась внезапно. Интересная тема, значительная. И родилась из мелочи. Как-то в доменном цехе Лагутина спросила горнового, часто ли приходится ремонтировать металлоприемник. Это тяжелая работа. К тому же ее нужно делать в быстром темпе, чтобы не задержать выпуск чугуна.

— Раз в четверо суток, — последовал ответ.

— А почему на Магнитке реже?

— Там, значит, начальство умнее, — усмехнулся горновой.

— А может быть, умнее рабочие?

— Это почему же?

— А потому же. Там рабочие предложили свой состав набивки. С синтетической смолой.

— Там, там… — задетый за живое, раздраженно произнес горновой. — А откуда нам знать, что там? Рабочие по заводам не экскурсируют, а начальство им не докладывает.

И Лагутина пошла по цепочке: к мастеру, обер-мастеру, помощнику по производству, начальнику цеха. Один вовсе не слышал, другой где-то читал, но не придал значения, третий видел, но счел маловажным, четвертый… Четвертый сразу забеспокоился, учуяв, что Лагутину привело к нему не простое любопытство, и попросил дать время для ответа.

— Хотите провентилировать вопрос? — пошутила Лагутина. — Только, прошу вас, не так долго, как это водится.

С этого дня у Лагутиной началась целеустремленная работа. Пройти по основным цехам, сравнить с тем, что она видела в Магнитке, в Кузнецке, в Челябинске, выяснить, почему здесь, на приморском заводе, не применяется то или иное новшество, облегчающее труд рабочего, ускоряющее процесс.

В новом мартеновском цехе она начала с начальника. Любезное выражение сползло с лица Гребенщикова, когда Лагутина, задав несколько нейтральных вопросов, спросила, видел ли он в Кузнецке дистанционное управление разливкой стали. Видел? Так почему же в их цехе оно не применяется? Разве ему не жаль рабочих, которые наживают грыжу, поднимая стопор руками, и держат его все время разливки, вместо того, чтобы нажимать кнопки? В проекте не заложено? В Кузнецке тоже не было заложено. Сами разработали схему устройства, сами изготовили приспособления и оборудовали ими все ковши.

— Могут же у начальника цеха до какого-то дела руки не дойти, — благодушно проговорил Гребенщиков.

— А разве начальнику для этого собственные руки нужны? Отдать распоряжение, проследить, чтобы его выполнили, помочь людям, если встретятся затруднения.

Гребенщиков оперся руками о стол, тяжело поднялся.

— Я подумаю.

Снисходительно-ироническая улыбка тронула губы Лагутиной.

— Одна из трех спасительных формул, которыми можно манипулировать бесконечно долгое время: подумаю, посоветуюсь с людьми, согласую там. — Она подняла вверх палец, намекая на высокое начальство. А про себя решила: «Хитрит. Наверняка хитрит. Сделает или нет, а от упоминания в газете ускользает».