Может быть, я с ним и знакомиться не стал бы, если б не банкет. Он был дан силами института и местного отделения союза писателей. И потому выпивки стояло много, а когда водка была выпита, принесли ещё.
Вот здесь, хорошенько, как говорится, приняв на грудь, я стал вспоминать увиденный мною лагерный барак: как же там размещались на трёхэтажных нарах, неужто не замерзали в щелястом саманном строении? Или оно уже сейчас дыряво, а прежде всё было замазано?
Было шумно, но старичок-профессор, находившийся неподалёку от меня, услышал. Подошёл ко мне и обстоятельно ответил на все вопросы.
Не отказался от моего предложения выпить ещё. И ответил на новый мой вопрос: откуда ему всё это известно?
А он в таком лагере провёл немало времени, объяснил Машбиц-Веров. Взяли его в 1938-м. Осудили в 40-м. Дали восемь лет исправительно-трудового. А в 42-м сперва приговорили к расстрелу, но потом заменили десятью годами.
– Сколько же вы просидели? – спросил я.
– Это в тюрьме сидят, – усмехнулся Машбиц-Веров. – А в лагере не посидишь. Считайте. В 38-м арестовали, а в 54-м освободили. Реабилитировали в 55-м.
– Шестнадцать лет! – ахнул я.
– Да, – сказал старичок и назидательно поднял палец: – По ложному доносу!
– А вам сказали, кто доносчик? – спросил я.
– А я им сам догадался, – ответил Машбиц-Веров. – Работал у нас мерзавец, был зам секретаря парткома. Как раз перед арестом завёл со мной разговор: почему я не вступаю в партию, надо вступать: ведь я же на идеологической работе.
– Обещал дать рекомендацию, – осклабясь, добавил Иосиф Маркович.
– Так и не вступили, – поддержал я эту угрюмую шутку.
– Вступил, – сказал Машбиц-Веров и на моё удивление ответил: – Потому что партия за таких мерзавцев не отвечает, потому что правда на её стороне, и палачам меня в этом переубедить не удалось!
Признаться, я сначала ошалел от такого пафоса. А потом подумал, кто я такой, чтобы судить этого старичка!
Здесь подошёл лучезарно улыбающийся Володя Дагуров. А я знал, что последует за такой его улыбкой.
– Ещё? – спросил я Володю.
– Правильно, – ударил он меня по плечу. – Пошли, я тебя познакомлю с одним поэтом.
И я распрощался с Иосифом Марковичем, который прожил после этого относительно долго: скончался 17 декабря 1889 года.
* * *
Алёша Дидуров! Алексей Алексеевич Дидуров, скончавшийся 5 июля 2006 года (родился 17 февраля 1948-го). Поэт, драматург, бард. Создатель и ведущий рок-кабаре «Кардиограмма», где кто только не выступал: и Булат Окуджава, и Таня Бек, и Юлик Ким, и Володя Вишневский, и Женя Рейн. А ещё Виктор Цой, Александр Башлачёв, Юрий Шевчук и, как говорится, т.д. и т.п.
Мы познакомились с ним в журнале «Юность», где он в начале семидесятых работал в отделе публицистики.
Незадолго до его смерти мы сидели с ним в нижнем буфете ЦДЛ. И он сказал: «А знаете, Гена, я готов умереть. Мне только жалко своих планов на будущее».
Типичное стихотворение Алёши:
Я знаю, все договорятся,Отыщут умные слова.И перестанут притворяться,И все заборы – на дрова…И будет мир сплошным газоном.И уходить с него не смей!А над тобой с улыбкой соннойО, пусть летит бумажный змей!Все, как вином, напьются правдою.И даже мётлы расцветут.И всех любимых пересватают,А нелюбимых – разведут.Непонятости злые мукиНе будут впредь терзать умы,И наши внуки… наши внуки…Ты мне кладёшь на плечи руки,Смеёшься: «Да, уже не мы…»
Эти стихи положил на музыку Юрий Лоза. Но мне они нравятся без мелодии. Точнее у них – своя, не раскрытая композитором мелодия.
* * *
2 марта 1932 года Корней Иванович Чуковский записывает в свой дневник: «Умер Полонский. Я знал его близко. Сегодня его сожгут – носатого, длинноволосого, коренастого, краснолицего, пылкого. У него не было высшего чутья литературы; как критик он был элементарен, теоретик он тоже был домотканый, самоделковый, стихов не понимал и как будто не любил, но журнальное дело было его стихией, он плавал в чужих рукописях, как в море. Впрочем, его пафос, пафос журналостроительства, был мне чужд, и я никогда не мог понять, из-за чего он бьётся. Жалко его жену Киру Александровну».
Строг Корней Иванович и справедливо строг. Вячеслав Павлович Полонский, родившийся 5 июля 1886 года, ярким критиком не был. Но чуждый Чуковскому пафос журналостроительства действительно охватывал Полонского, когда он был редактором «Красная новь», «Прожектор», главным редактором журналов «Новый мир» и «Печать и революция». Полонский очень заботился о подписке на свои издания и потому находил авторов ярких, щедро предоставляя им журнальную площадь.
Надо учесть, что и в двадцатых годах действовала введённая большевиками цензура. Редактор Полонский умел проводить свой журнальный корабль сквозь цензурные плотины.
И добивался роста тиража. При нём «Новый мир» был самым тиражным советским изданием.
Кстати, именно Полонский напечатал в «Новом мире» «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка, которая вызвала скандал сразу же после выхода журнальной книжки. Тираж допечатать не успели. И подписчики в неразошедшейся части тиража вместо повести Пильняка читали повествование А. Сытина о борьбе с басмачеством «Стада Аллаха».
А журнал «Печать и революция» Полонский сделал трибуной для литературных дискуссий. Здесь высказывались разные оценки о том или ином произведении, о том или ином периоде литературы, сшибались разные мнения, и эта борьба великолепно запечатлевала современную Полонскому литературную реальность.
Время большого террора Полонский не застал: умер, как уже сказано в 1932-м (правда, 24 февраля: Чуковский написал о его смерти несколько позже). Но с жёсткостью твердеющего режима столкнулся. В 1927 году его исключили из партии. Так откликнулось ему руководство в Гражданскую войну (1918-1920) литературно-издательским отделом политуправления Красной армии. А в то время руководители отделов политуправления армии подбирались Троцким.
Кстати, на правах старого знакомого он пишет Троцкому письмо и добивается назначения пособия бедствующему Фёдору Сологубу.
Через несколько месяцев после исключения Полонского в партии восстановили, но не приходиться сомневаться, что близость к Троцкому ему не забыли бы, как и то, что, вступил он в революционное движение в 1905 году как меньшевик.
Словом, со смертью ему повезло. Его книг не изымали из библиотек, не переводили в спецхран. Имя его не замалчивалось до полной немоты. Но, с другой стороны, его интереснейший дневник смог увидеть свет только в 2008 году, когда его почти целиком напечатал «Новый мир» в шести номерах (1-6).
* * *
Библиография книг, переведённых Натальей Леонидовной Трауберг, родившейся 5 июля 1828 года, настолько велика, что диву даёшься, как она успевала. Пэлем Гренвил Вудхауз, Гилберт Кий Честертон, Клайв Стеллз Льюис, Грэм Грин, Дороти Сейерс, Френсис Бернетт, Пол Геллико – это с английского. Хосе Ортега-и-Гассет, Фредерико Гарсиа Лорка, Хулио Кортасар, Мануэль Скорса, Марио Варгас Льоса, Мигель Анхель Астуриас, Хосемария Эскрива, – с испанского. Эса ди Кейрош и Лима Баррето – с португальского. Эжен Ионеско – с французского, Луиджи Пиранделло – с итальянского. Причём многие из этих авторов стали известны в России благодаря переводам Трауберг.
И при этом Наталья Леонидовна преподавала в Библейско-богословском институте имени святого апостола Андрея. Регулярно вела передачи на радиостанции «София».
Список авторов велик. Но изумление подвижническим трудом переводчика возрастает, когда мы узнаём, что у одного только Вудхауза Трауберг перевела девять книг, у Геллико – четыре, у Питера Крифта – четыре, у Льюиса – четырнадцать, в том числе и знаменитые «Хроники Нарнии», две книги Сирила Наркота Паркинсона, среди которых «Законы Паркинсона», двадцать одну книгу Честертона, его духовные труды и рассказы о патере Брауне, шесть книг Астуриаса, четыре – Анны Марии Матути, три – у Камело Хосе Села, две у Луиджи Пиранделло. А ещё «Носороги» Ионеско, ещё – восемнадцать произведений разного жанра Адольфа Густава Беккера.
Неутомимая!
А при этом ещё огромное количество публицистики, к которой Наталья Леонидовна относилась очень серьёзно. Близким её другом был отец Александр Мень, о котором она оставила яркие воспоминания.
Умерла 1 апреля 2009 года.
* * *
Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?
Хлестаков. Да, это моё сочинение.