Между тем, если бы психическая природа наша позволяла читать мысли, Стэнли не преминул бы, прочтя кое-что в уме Гента, отдать должное скромности этого человека, приютившегося незаметно в тени горы, мысленно воздвигаемой им. Будущее покажет, насколько прочно оказалось это сооружение. Но что бы то ни было — истинно великое творится только в нашей душе, остальное — результат сил, имеющих часто противоречивое направление. И тот, кто, бросаясь спасать тонущего, тонет с ним сам, не менее свят в наших глазах, чем тот, кто, спасая, прикрепляет к борту сюртука медаль за спасение погибающих.
Почти всё заманчивое и фееричное в путешествии, подобном настоящему, есть труд и испытание нравов.
Самая поражающая действительность становится буднями: переносить их требуется больше мужества, чем в сражении.
Жизнь тропиков давно стала буднями для Гента. Поэтому он вошел в караван Стэнли без иллюзий, хорошо зная, что совместное существование людей разных рас, племен и языков, разных требований и зачастую враждебных целей богато всем сором человеческих отношений. Вдобавок люди эти были отрезаны от цивилизации и предоставлены собственным силам.
Когда Гент водворился в палатке Шау, последний отнесся к этому со сварливостью и беззастенчивым любопытством. Гент сказал, что отбился от арабского каравана, шедшего к центральным озерам. Шау высказал искусно выраженное сомнение, но Гент, не переводя духа, сочинил такую сложную историю о спасенном арабе, тайно принявшем христианскую религию и сделавшемся покровителем Гента, что Шау, успевший перед сном выпить виски, скоро потерял связь фактов и, зевая, смотрел на Гента широко раскрытыми глазами, в которых блуждал сон. Однако Гент уснул первый, подостлав шкуру газели. Шау несколько времени подозрительно смотрел на спящего, затем вновь приложился к фляге и потушил свечку.
Шау был человек лет тридцати пяти, с квадратной рыжеватой бородкой, мелкими чертами лица и жидкими детскими бровями; кислому выражению его лица отвечал обиженный взгляд; глаза были ничтожны и бесцветны. Стэнли взял его с американского китолова, на котором тот служил шкипером, соблазнившись его «бывалостью», однако впоследствии раскаялся в этом. Шау был сварлив и придирчив. Кроме того, его незаслуженно высокое мнение о своей особе делало подчас эту особу невыносимой.
VI. Черт в караване
Присутствие нового члена экспедиции, явившегося к тому же так неожиданно из лесной тьмы, встретило различное отношение. Белый человек в центре Африки — вообще загадочное явление. Он или враг, или тайна. Будучи врагом, он грабит население, захватывая рабов, истребляя драгоценные слоновьи стада, вмешиваясь в междоусобные войны, отнимая земли. Как тайна он не делает вреда, но ничего нельзя тогда понять в действиях хитрого, сильного, добычливого и упорного «музунгу». Он один идет там, где целое племя, спасаясь от колдовства и злых духов, с воем бросается прочь. Он приезжает из стран, где зимой твердая вода, покинув семью, дом. Вместо того чтобы самому носить замечательный пестрый ситец, цветное полотно и прекрасные стеклянные бусы с медной проволокой, которая так хорошо блестит на ногах или в ноздрях, он раздает эти вызывающие молитвенный стон богатства за зерно, пальмовое пиво и мясо. Десяток яиц ему приятнее хорошей пуговицы. Но, главное, он не покупает ни рабов, ни камеди, ни слоновой кости. Набрав носильщиков и солдат, он погружается в ужасы томительных переходов и идет далеко-далеко, пока ему не надоест писать ночью в палатке. Когда ему это надоест и он еще жив, он снова собирает караван и уходит обратно, оставляя длинную линию поселений, верст этак на тысячу, в глубоком недоумении. Зачем?
На этот вопрос черного материка маловразумительным ответом был топот нескольких десятков босых ног каравана Стэнли и фигура белого человека с ружьем за спиной, зорко всматривающегося в огромный занавес неба с его постоянно меняющимся узором лесистых и гористых далей.
Трудно угадать, что есть белый человек и что он задумал сделать. Арабские конвоиры, не любопытные по природе, приняли Гента, по крайней мере внешне, с восточным равнодушием. Шау терзал его расспросами о прежней жизни. Гент отделывался краткими замечаниями более философского, чем фактического, свойства; носильщики же, в большинстве чистые негры, не стесняясь, ставили Генту вопросы относительно его появления и условий службы. Первые два-три дня это было утомительно, затем его оставили в покое. Гент наговорил им то же, что Шау.
Он быстро осмотрелся и занял нейтральную позицию. Сознательно устраняясь от всяких хозяйственных, административных и экскурсионных дел, он выговорил себе роль туриста-охотника. Это не значит, что он чуждался труда или тягостей путешествия, но все, что он делал, выходило своеобразно. Он первым подскакивал к завязшей в грязи повозке, вытаскивая колеса; помогал вьючить и развьючивать ослов. Первым заходил в болото, если мялись носильщики. Таскал тюки, стирал или шил, чистил оружие и подгонял отставших, нередко поднимая кнутом притворного больного, ухаживал за больными, но все это он проделывал как бы между прочим, так как прочее он оставлял для себя. Он варил пишу отдельно, находя высокое удовольствие есть, когда вздумается и так, как вздумается. Он устроил себе отдельную палатку и ставил ее всегда в черте лагеря. Бывало, он исчезал ночью, возвращаясь к утру. Иногда он заходил в палатку американца, описывая события дня таким невозмутимо-юмористическим тоном, что Стэнли бешено хохотал. С неграми он был приветлив и ласков, заступаясь за них перед Стэнли, хотя и не всегда успешно, и очень любил сидеть по вечерам в их обществе у костра, слушая наивные рассказы дикарей. В свою очередь, он охотно говорил о городах, домах, культуре и быте европейца, о машинах, природе и нравах. Однако все, или почти все, рассказанное им, в такой степени было чуждо банной простоте африканского существования, что часто он слышал восклицания: «У, музунгу! Здорово врет!» И взрыв хохота, на что улыбался сам.
Гент любил, когда караван рано останавливался для ночлега. Он быстро варил кушанье, съедал его, запив большой кружкой крепкого и сладкого чаю, и уходил в лес. Если вблизи, у ручья или у лесного озера, многочисленные звериные тропы указывали водопой, он прятался в кустах или влезал на деревья. На закате, когда редкие огненные щели протягивались в лесной тьме, а в их полосе травы и листья блестели червонным золотом, между тем как за световой гранью стояла тьма, Гент чувствовал себя хорошо. Он видел, как медленной поступью спускались к воде львы, как, поджав хвосты, подобно кошкам, они лакали, фыркая и чихая, мгновенно напрягаясь всем телом в позе, полной грозной осторожности, если слышали подозрительный шум; их неровное рычание, похожее на град падающих камней, сменялось, когда они удалялись, неся на усах капли воды, хрипением и чваканьем носорогов. Эти подобные рогатым жукам черные туловища степенно погружались в воду, и крошечные злые глаза их светились удовольствием. После них наступала очередь гну, зебр, серн и антилоп; последними приходили гиены. Затем озеро засыпало.