очень сдержанным и даже чуть-чуть строгим, хотя был учтив и приветлив. И его внешний облик дополнял это впечатление строгости. Волосы щеткой стояли над высоким лбом, сюртук был наглухо застегнут, глаза остро-сосредоточенно поглядывали на собеседника сквозь двойные стекла очков. Даже Стасов делался в его присутствии как-то тише и, казалось, становился младше своего знаменитого друга.
— Никто не знает, какой Николай Андреевич цельный, несгибаемый. Никто не знает, как ему трудно переносить людские обиды, сердце ведь у него хрупкое, — думал Саша, переполненный чувством сыновнего благоговения.
Из всех них — друзей — только Бородин был для Николая Андреевича равным товарищем. Он один мог сказать ему что-то такое, от чего Николай Андреевич делался сияющим и веселым, хотя до того мог быть расстроенным и грустным.
Чувствовалось, что Александр Порфирьевич и его, Сашу, очень любил. «Даровитый мальчонка, мой тезка».— говорил он.
По окончании музицирования, когда все расходились по домам, Саша часто провожал Александра Порфирьевича. Они бродили по улицам, и он все пытался понять, почему так мало времени уделяет Бородин сочинению музыки и столько сил отдает общественной работе (то он спасал от закрытия женские медицинские курсы, то разыскивал всю ночь какого-либо арестованного студента. Это были еще важные дела! Но по скольким мелочам его отрывали, и он никому никогда и ни в чем не отказывал!). На все эти вопросы Александр Порфирьевич только отшучивался. — А ведь ему ничего не стоило одаривать друзей гениальными импровизациями, — думал Саша. Так, в импровизациях, незаконченными и остались третья симфония и «Князь Игорь».
После похорон Бородина Римский-Корсаков и Глазунов разобрали его рукописи и решили доинструментовать, закончить и привести в порядок все оставшиеся произведения умершего друга. Через несколько недель Глазунов, Римский-Корсаков и Стасов снова встретились на квартире, где Александр Порфирьевич провел последние годы жизни. Они собрались за столом, на котором разложили его рукописи, а в центре поставили портрет композитора.
— Пусть он будет молчаливым свидетелем и как бы председателем нашего собрания, — сказал Стасов.
Просмотрев либретто оперы и сочиненную к нему музыку, они постановили: Глазунов закончит третий акт оперы и запишет по памяти увертюру, которую много раз слышал в исполнении автора, а Николай Андреевич доделает все остальное (в основном на его долю пришлась инструментовка оперы).
Так начиная с весны весь 1887 год был посвящен памяти Бородина, приведению в порядок и редактированию его рукописей. Работа была кропотливой и сложной. По многу раз приходилось просматривать и сравнивать мельчайшие нотные листочки, ища в них разрозненные музыкальные темы, и с кропотливостью ювелиров «составлять» из этой «мозаики» оставшиеся недописанными части оперы.
Совместная работа над «Князем Игорем» еще больше сблизила Сашу с Николаем Андреевичем. Теперь Римский-Корсаков в Глазунове видел наиболее тонкого советчика и музыканта. Постепенно он стал обсуждать с молодым композитором не только вопросы работы над «Князем Игорем», но и проблемы инструментовки собственных сочинений. Советовался с ним, как лучше построить учебник по гармонии, который задумал.
Наконец работа над оперой стала подходить к концу. Светлый, богатырский дух творчества Бородина был так близок Саше, что он почти совсем забывал о своем «я», стремясь как можно ярче воссоздать стиль бородинской музыки.
В январе 1888 года «Князь Игорь» уже печатался. В этом же году его начали разучивать в Мариинском театре. «Какой колоссальной памятью, какой любовью к Бородину и какой изумительной техникой наделил господь г. Глазунова! Увертюра к «Игорю» — одна из наиболее ярких, красивых и роскошных страниц русской симфонической музыки»,— писал музыкальный критик Финдейзен, услышав увертюру в одном из концертов.
Глазунов шел по улице и вдруг увидел Балакирева. Он улыбнулся, обрадованный, но Милий Алексеевич, желая, видимо, избежать встречи с ним, перешел на другую сторону.
— Не хочет он видеть меня, — подумал Саша. — Вот и дома у нас совсем перестал бывать.
Их расхождение началось уже давно и было вызвано многими причинами: и той резкостью, с которой Балакирев критиковал произведения Глазунова, и той категоричностью, с которой он требовал, чтобы Саша переделывал неудачные, по его мнению, места, и тем, что юноша примкнул к новому «Беляевскому кружку». Балакирев был и против организации «Русских симфонических концертов».
— Что это вы решили только русских композиторов исполнять? — говорил он, — западных тоже надо.
— Но ведь западная музыка звучит на концертах Русского музыкального общества, а русской там совсем почти не услышишь, — возражал Николай Андреевич, но Балакирев остался при своем мнении.
— Все равно, это обособленчество какое-то. Однообразие.
Первый «Русский симфонический концерт» состоялся 23 ноября 1885 года в день именин Митрофана Петровича. Целый год прошел с того памятного вечера, когда в узком кругу хорошо знакомых людей были исполнены «Стенька Разин», романсы Римского-Корсакова, фортепианные пьесы и романсы Балакирева. С тех пор «Русские симфонические концерты» пользовались все возраставшей популярностью. Новые произведения всегда принимались восторженно, и публика дружно вызывала авторов.
Теперь, по истечении года, друзья решили поздравить их основателя с полезным и важным начинанием и устроить ему сюрприз. Они сочинили квартет, каждая часть которого была написана на одну и ту же мелодию, получившуюся после «музыкальной расшифровки» фамилии Беляева[9]. Первая часть квартета принадлежала Римскому-Корсакову, вторая — Лядову, третья — Бородину, четвертая — Глазунову. 23 ноября 1886 года, в день именин Беляева, новое сочинение было исполнено.
Однажды Саша зашел к Балакиреву, чтобы показать ему это сочинение. Однако Милий Алексеевич, проиграв несколько тактов, поморщился и закрыл ноты.
— Бросьте, это очень скучно. Дальше будет в том же духе. Поиграем лучше Чайковского, — сказал он и из-под нот со своими произведениями вытащил спрятанную партитуру.
— Да, кажется, с тех пор он перестал бывать у нас, а теперь вот переходит на другую сторону, — думал Саша, шагая по улице. Все меньше становится членов «Могучей кучки». Вот и Бородина уже нет. И Балакирев покинул их.
Болезненно пережил он и еще одну потерю: в 1886 году, простудившись на очередных вагнеровских торжествах, умер Лист. Вторая симфония, которую Саша посвятил ему и мечтал преподнести лично, так и не была ему передана.
В ПУТИ
«...Я по последним сочинениям заметил, что несколько переменил свои музыкальные взгляды и смотрю на творчество несколько с другой точки зрения, оставаясь все-таки верным и старому».
Из письма Глазунова к Кругликову
В 1889 году в Петербург приехала труппа немецких оперных актеров, поставившая тетралогию Вагнера «Кольцо нибелунга». На этот