Читать интересную книгу Зона обстрела (сборник) - Александр Кабаков

Или, может, пусть это будет его дочь, уже взрослая, с которой до поры нет душевного контакта, но тут ее похищают… А потом в нее может влюбиться этот, сын мертвого отца и миллионер, и в конце он говорит: «Дядя Миша… вы только не волнуйтесь… но мы с Верой… вы только не расстраивайтесь…» И на ходу улыбка в стиле жанра: глядя вслед уехавшим в модном БМВ кабрио молодым – уже лето, и все хорошо, а джип, конечно, взорвался, да и бог с ним, чтоб у нас не было большего горя, как утешала семью моя бабушка, – Виктор задумчиво говорит: «Ну, пенсионеры, порезвились и хватит. По рюмке от давления?..»

Вокруг дощатого стола, вкопанного перед домом, сидят четверо стариков, разливают бутылку водки по граненым стаканам, режут на газетке хлеб и колбасу – только домино не хватает для полноты картины. И невозможно представить, что это они всех победили…

Вон они уже прощаются, обнимаясь: «Ну, звони, если что… И ты, если что… Не пропадай надолго, старик… Не пропадай надолго…»

Как грустно быть старым!

Но какой стильный кайф в этой грусти.

Ты еще это узнаешь через недолгие годы – старишься, будто стираешь все, кроме чистой свободы, нужное больше не нужно, важное больше не важно, счастье – быть вечно недужным и не казаться отважным.

Примерно так.

Все это было прекрасно известно нам с № 1, поэтому всякий раз, когда мы погружались в сюжет, сбегая таким образом из жизни, отвратительной, глупой и бесцеремонной, как соседка-активистка, – всякий раз не удавалось нам продвинуться до самого конца, последовательно и подробно перемещаясь от картинки к картинке. Увлекательное это занятие через некоторое время теряло свое очарование, превращаясь как бы в обязаловку, поскольку канон тем и хорош, что с ним все понятно, качество драматургии гарантировано, – но тем же и плох. Покупаешь levi’s 501, свой размер 34 × 34 – и точно знаешь, что все будет хорошо, удобно и прочно, но уже пятую, допустим, пару просто не замечаешь – оделся, и всё.

И жизнь, бесконечно изобретательная в создании дискомфорта, сыпавшая все новыми и новыми мерзостями, обязательно оказывалась сильнее сюжета.

18

№ 1 вернулся в ресторан.

К счастью, обед тут естественным образом завершался, и № 1 (напомним: он по абсолютно бессмысленной прихоти рассказчика называется № 1) порадовался, что временное отсутствие помогло ему все перенести, не потеряв контроля над собой и не нахамив приятелям: увы, в последнее время такое случалось, а ведь раньше никто даже не представлял, что он может с кем-нибудь поссориться…

Кроме домашних, разумеется.

Но постепенно № 1 стал совершенно невыносим. Задумываясь над причинами этого – видимо, возрастного, вроде склеротических холестериновых бляшек в сосудах, – явления, мы с № 1 пришли к выводу, что дело тут не только в изменениях характера самого героя, но и в переменах окружающей жизни.

Получилось так, что человек и время с какого-то момента двинулись в разные стороны, постоянно увеличивая скорость расхождения. Именно: не просто время ушло от человека, что бывает довольно часто и даже с не очень старыми людьми, а они взаимно разбежались, причем скорость упрямого и осознанного бегства человека не уступала скорости течения времени – а оно, следует признать, в описываемые годы неслось как очумелое.

Многократные попытки выделить главную причину такого, самого трагического из всех, развода привели к тому, что она была найдена. Внимание! Вот:

время, безусловно, несмотря на все зигзаги и даже краткие возвращения, вело послушных к жизни в толпе (коллективе, community, соборности, общине), а строптивец все более отдалялся от общности, дичал, отгораживался, будто старался оправдать еще школьную злобную характеристику: «…отметить наряду с этим проявления индивидуализма, высокомерия, противопоставления себя классу…»

Собственно, можно и не продолжать. Можно не вдаваться в объяснения, почему № 1 пришел к выводу, что время, в которое он, по своему невезению, угодил, есть эпоха окончательного торжества количества над качеством и большинства над отщепенцами. Сам № 1 накопил множество наблюдений, убедительно подтверждавших: покончив с самым ярким и отвратительным рассадником коллективизма, человечество немедленно – и даже еще до этого – принялось компенсировать потерю эпидемическим распространением той же болезни, но в латентной, вялой форме. Хамскую рожу, которая есть такой же признак этой инфекции, как «львиный лик» – запущенной проказы, № 1 замечал везде, она то высовывалась из-за знамени, безусловно, гуманистической организации, то кривлялась над трибуной, с которой обращался к миру уважаемый мыслитель и общественный деятель, то пролезала между строк самого интересного современного сочинения. Иногда он пугался: а уж не мания ли у него, уж не сошел ли он с ума, что всюду и во всем ему мерещится кроваво-красный цвет их торжества? Но, как это, впрочем, и бывает с сумасшедшими, немедленно находил десятки логически безукоризненных аргументов, доказывавших, что он здрав и ясен умом. Единственный же его недостаток, из-за которого существование внутри данного времени делалось все невыносимее, – нежелание и даже неспособность № 1 превратиться из целого в часть.

19

Однако вернемся же и мы следом за героем в этот чертов ресторан – кстати, совсем неплохой на фоне бесчисленного количества заведений, появившихся и продолжающих, несмотря ни на что, появляться в бывшей столице мира и социализма даже и после крушения краткого пира глупых победителей. Большею частью новые рестораны в Москве производили на нашего № 1 впечатление неаккуратно сбитой картонно-фанерной декорации с бутафорской едой из папье-маше и идиотскими ценами из оперетки про трансильванских бояр. Он никак не мог поверить, что эту пошлость и свинство можно всерьез сравнивать хотя бы с любой захудалой кафешкой хотя бы в районе площади Италии – ну не придет же в голову хозяину, какому-нибудь Бернару или, скажем, Полю в пятом поколении, в связи с чем и место называется «У Поля», затащить в зал телегу и использовать ее вместо стола с hors d’oeuvres, эдакую пейзанскую пошлятину, или совать в гарнир консервированный горох!

Хотя, подумал № 1, каждый народ заслуживает не только своего правительства, но и своих рестораторов, архитекторов, певцов и полицейских. Не нравилось бы, подумал он, как обычно, старым анекдотом, не ели бы. Собственно, додумал он построение до конца, каждый народ и есть сам себе ресторатор в широком смысле слова.

Тем временем подошел срок расплачиваться, и, после жеманных препирательств с приятелем и пихания каждым денег за всех, № 1 вложил свою долю – дама, понятное дело, не платила, хотя пила, само собой, не дешевую водку, а дорогой мартини. Подавив очередной приступ сожалений, № 1 выполз на воздух, сердечно расцеловался с друзьями и немедленно свернул за угол, чтобы перебить вкус, оставшийся от еды и общения, нормальной рюмкой в одиночестве малюсенькой полустоячей забегаловки, в которой с ним уже давно здоровались.

Здесь нас настигло следующее обострение не прерывающегося, к сожалению, ни на минуту мыслительного процесса, неизменным предметом которого оставался сам № 1.

20

Прогрессирующее ослабление памяти, думали я и № 1, связано не только с вредными привычками (в объявлениях пишут «без в/п», а мы, если бы нанимались в водители «на инофирму», в охранники или в мужья к «молодой сексуальной блондинке с ч/ю, без мат. и жил. проблем», должны были бы написать «с в/о и с в/п») и вызванным ими склерозом, но и именно с разрывом между временем и рассматриваемым субъектом.

На первый взгляд парадокс, но на самом деле вполне логично. В ушедшем прежнем времени, с которым еще не было таких противоречий, все слилось в ясную, не раздражающую ум картину, где свет и тени распределены нормальным, естественным образом, – а потому в воспоминаниях остались только отдельные сцены, пейзажи, ощущения, последовательности же и связи выветрились – незачем помнить то, что полностью подчинено известным и простым закономерностям, достаточно знать сами закономерности. Хранится как бы рассыпанный пазл и общий рисунок, который нужно сложить… А во времени настоящем (Как будто бывает искусственное! Идиотский оборот.) так много раздражающего, задевающего и оскорбляющего разум и вкус, чувства и даже инстинкты, что царапины постепенно покрывают все зеркало памяти, на нем появляются темные ободранные углы, расползаются пятна как бы плесени – сдирается амальгама.

И в результате возникают провалы во времени, а оно смыкается, срастается, поглощая эти разрывы, – и укорачивается, как неправильно сросшаяся сломанная нога. Человек становится хром, ходит медленно, переваливаясь и припадая на плохо сросшееся время, а когда смотрится, бреясь по утрам, в зеркало, видит свое лицо в темных пятнах и провалах, будто уже начавшее распадаться…

Да гори оно огнем, это накручивание метафор одна на другую!