В этот момент мне было трудно выдержать его взгляд. Он умел прочесть то, что от других можно было без труда утаить. Я с самого начала поняла это инстинктивно. Я сменила позу и опустила подбородок на руки, сложенные на коленях.
– Прошу вас, Ави, – сказала я, – расскажите мне о себе.
Будучи весьма умен, он отнюдь не стал этому противиться, зная по опыту, приобретенному на допросах, что немного информации о себе позволяет собеседнику расслабиться и в результате развязывает язык.
– Я родился в России, а сюда приехал в четыре года, когда здесь еще была Палестина.
Ну вот, извольте видеть – еще одна жертва сродственников моей бабушки по матери, учинявших в России погромы.
– Я очень горжусь своей страной, потому что я был свидетелем того, как она выросла буквально из ничего – из мечты, которую мало кто считал осуществимой. И все же какая-то часть меня по-прежнему остается русской. На этом языке я говорю, я люблю русскую музыку, люблю песни, которые с детства слышал от родителей.
– А вы всегда мечтали быть военным?
– Нет, – отвечает он с легкой улыбкой. – Вообще-то я хотел стать врачом… Но потом начались вещи… – Он умолкает.
– Какие вещи? – тут же интересуюсь я.
– Вы спрашиваете таким тоном, как будто берете у меня интервью.
– Вовсе нет. Просто мне всегда хотелось понять, как человек, который мечтал служить делу охраны здоровья людей, вдруг начинает способствовать их убийству.
Я замечаю, что сделала ему больно.
– Я вырос в кибуце в местечке Эмек-ха-Шароне. Мы жили бок о бок с палестинцами. Ну а потом, в 1947 году, перед войной за независимость, началось то, что вы назвали «способствовать убийству». Оккупантами были англичане, арабы стали испытывать страх и начали устраивать рейды на еврейский кибуц. Я полагаю, их логика была следующей. Если нас не будет, то англичанам не останется ничего другого, как уйти. Когда мне было пять лет, арабы напали на наш кибуц и убили моего отца. Это и заставило меня изменить представления о том, что такое мирное сосуществование.
Совершенно ясно, что Ави затрагивает какие-то потаенные струны моей души. Что-то начало происходить во мне еще тогда, когда я старалась избегать его.
– Во время событий на Синае в 1956 году, – продолжает он, – когда мне было четырнадцать, убили моего старшего брата. Тогда я окончательно распрощался с мечтой отправиться в Штаты, чтобы учиться на врача. Я понял, что необходим здесь. В Израиле у меня осталась только мать, и я не мог ее бросить…
В этот момент я ощущаю нечто гораздо более сильное, чем сексуальное влечение. Я едва подавляю желание обнять его. Мне хочется ублажать его моим ртом, моим телом – утешать его за его брата, отца, за несостоявшиеся мечты, – в общем, за все, что причиняло ему боль все эти годы… Однако я не могу на это решиться, потому что для этого я должна была бы выиграть свою собственную войну – войну между моим сердцем и головой. Нет, я не хочу сделаться частью его души.
– Я очень сожалею, – говорю я спокойно, – о вашем брате.
В общем, то, что он рассказал мне, довольно распространенная версия того, как выбирают карьеру военного. С одной стороны, смерть старшего брата, а с другой – мысли о возрождении Израиля. К тому же жизнь военного в некотором смысле – безопасная и весьма наполненная. Во-первых, никогда не останешься без работы. А во-вторых, никогда не поздно уйти на гражданку.
– Вы о чем-нибудь жалеете? – спрашиваю я.
– Если бы я жалел о сделанном, это значило бы, что мои брат и отец погибли напрасно.
– Однако ведь служба занимает всю жизнь, не так ли? Я имею в виду, что не остается времени на многие другие вещи.
Он качает головой. Разговор о его персоне закончен.
– Ну а теперь вы, Мэгги. Расскажите мне что-нибудь о себе. Что-нибудь, кроме того, что вы красивы и что у вас успешно складывается карьера.
Нет ничего проще выложить ему все о себе. Все с самого начала. Просто взять и излить свое сердце этому незнакомцу. Однако инстинкт подсказывает, что если уж я решила отдать ему свое тело, то сердце следует оставить закрытым.
– Ну, вас, я вижу, армия держит в прекрасной форме, – говорю я.
У него на лице снова появляется смущенное выражение.
– По утрам я плаваю. Стараюсь делать это регулярно, когда не нахожусь в полевых условиях…
Он шутит и подыгрывает мне.
– Ну а вам как удается быть в такой великолепной форме?
На самом деле его ничуть не интересует моя форма и мой тонус. Гораздо больше ему любопытно, почему в мои тридцать четыре года у меня все еще нет детей. Суть в том, что почти двенадцать лет назад я родила ребенка, который оказался задушен пуповиной, обвившейся у него вокруг горла. Однако об этом я все еще не могу говорить. Как объяснить, что все с самого начала было ошибкой. С тех самых пор, когда я оказалась в ловушке, пронзенная спермой Эрика Орнстайна.
– Мой брак распался шесть лет назад. С тех пор не было человека, от которого я бы хотела иметь ребенка.
– А когда вы были замужем, вам не хотелось иметь его от мужа?
– Нет, никогда. Мой брак был ошибкой с самого начала, – отвечаю я и тут же спрашиваю сама: – А у вас есть дети?
– Нет.
Я не успеваю продолжить тактику задавания вопросов, потому что он меня прерывает.
– Вы часто видитесь с родителями?
– Стараюсь пореже, – смеюсь я. – У меня было ужасное детство и поэтому я стараюсь держаться от них подальше. Но у меня есть сестра, и я встречаюсь с ней всякий раз, когда возвращаюсь в Штаты.
– Ну вот, теперь я опять вижу, что вам больно, – говорит он, закуривая маленькую черную сигару. – Зато другая половина вашей души готова над этим посмеяться.
Он смотрит на меня с нежностью.
– Я помню тот первый раз, когда я вас увидела, – спокойно признаюсь я.
Он выглядит удивленным.
– Неужели? Тогда почему же вы…
– Это случилось в тот день, когда началась война. Пятнадцатого июня. Мы были в Марионе.
– Вы были в составе группы Ай-би-эн, – прерывает он меня. – Вы пытались взять интервью у Хадцада, командующего армией Южного Ливана.
– Нам это так и не удалось, – смеюсь я.
– А вот если бы вы тогда удостоили меня своим вниманием, я, вероятно, смог бы вам это устроить.
– В следующий раз обязательно учту.
Я уже потеряла контроль над происходящим и почти смирилась с неизбежным. Больше ни в чем нельзя быть уверенной. Особенно в своих желаниях.
– В тот день вы были так поглощены работой. Все смотрели на вас, потому что было так странно видеть женщину – военного корреспондента.
– Я тоже ощущала себя не на своем месте, и это меня очень пугало. Впрочем, кажется, для первого раза это обычное дело.