Читать интересную книгу Год беспощадного солнца - Николай Волынский

Дмитрий Евграфович многозначительно глянул на часы, потом на Литвака. Тот притворился, что не понял.

– Жень, мне переодеться надо, – попросил Мышкин.

– Так и переодевайся. Мешаю? Ты же не баба.

– Вот именно. Поэтому особенно раздражаешь. Я ведь могу черт-те что подумать о твоей сексуальной ориентации.

Говядина пропала в литваковской бороде, но сказать он больше ничего не успел: послышался металлический лязг: широко отворилась входная дверь и ударилась о стенку. Мышкин выглянул – по лестнице спускались санитары с носилками.

– Клиент прибыл, – сказал Мышкин. – Будь другом, пойди глянь.

Литвак мрачно развернулся и пошаркал в прозекторскую.

Оставшись один, Мышкин неторопливо разделся до трусов – хоть и подвал и потолочный вентилятор сутками не выключается, но жара сверху и сюда достает. Надел свежий, только из прачечной, халат – жестяный от крахмала. Как-то он обронил, что любит жесткий крахмал. Клементьева, ни слова не говоря, взялась контролировать кастеляншу. «Димулька любит, чтоб халат на полу стоял», – повторяла Большая Берта, возвращая плохую работу. Мышкин не подозревал о такой заботе и всегда хвалил кастеляншу.

Он прошел в мертвецкую и остановился на пороге в восхищении. Полгода, каждое утро – одно и то же: Мышкин так и не привык еще к новенькому моргу и всякий раз радовался, будто зашел сюда впервые.

Всего шесть месяцев назад морг Успенской клиники представлял собой жуткое зрелище – поле Бородинского сражения после мародеров. Голые трупы с разрезанными и крупно зашитыми животами валялись тут как дрова – на полках, на полу, в общей куче без различия пола, возраста и причины смерти. Различались только бумажными номерками, привязанными к ногам. Бывало, что востребованного покойника искали в куче полдня, а то и до вечера. Родственники зверели, считая, что работники морга столь цинично-безжалостно вымогают деньги. А сотрудники ПАО сами готовы были помереть от стыда и занять в морге освободившиеся места. Особенная круговерть возникала, когда бумажные номерки отрывались, все путалось, трупы терялись, санитары и прозекторы сходили с ума, и часто вместо своего покойника несчастные родственники получали чужого.

Так продолжалось много лет. При Литваке путаница стала вообще привычной и системной. Иногда, правда, возникали обстоятельства из ряда вон, когда покойного удавалось найти и выдать за десять минут. Такие случаи считались и вовсе ненормальными.

Рефрижератора в морге не было никогда, а древняя холодильная установка «ЗИС», построенная еще при товарище Сталине, больше охлаждала не покойников, а сотрудников. Сотрудники часто простуживались, а трупы уже на второй день после прибытия покрывались лиловыми, потом синими пятнами, раздувались от стремительного газообразования и, бывало, даже взрывались.

Литвак к происходящему относился философски, а вот санитары, зашибающие левые деньги за гримирование покойников, были очень довольны.

Когда Мышкин стал заведующим, он не сразу, но решил, что систему надо ломать. Подтолкнула его случайная фраза Клюкина.

– Когда же это кончится, Дима? Смотри, вот молодая красивая девушка. А рядом с ней – пропойца, бомж, а может, и преступник. Неприлично. Как ты считаешь?

И Дмитрий Евграфович решительно направился к главврачу.

– Вы, Сергей Сергеевич, назначили меня заведующим, – напомнил он.

– В самом деле? – удивился Демидов. – Не может быть!

– Как не может? – опешил в свою очередь Мышкин.

– Если ты мне напоминаешь, как я управляю кадрами, то, безусловно, считаешь меня идиотом.

– Нет-нет! – в панике воскликнул Мышкин. – Скорее себя!

– Ну, это ближе к истине. А себя за что?

– Вы возложили на меня определенную ответственность.

– Возложил, – согласился Демидов. – Не буду отпираться и вводить прокурора в заблуждение.

– И на себя, таким образом, тоже возложили.

– И это преступление беру на себя. Будет минутка, напишу явку с повинной. Ты чего хочешь? Говори по-человечески.

– Театр начинается с вешалки. А Успенская клиника – с морга, – заявил Мышкин.

– Вот это да! – поразился Демидов. – А я-то, по неграмотности думал, что всё наоборот: моргом клиника заканчивается. Неправильно?

– Правильно, – великодушно согласился Мышкин. – Но не совсем: ПАО – тоже визитная карточка клиники. Ее обратная сторона. И по состоянию мертвецкой люди тоже судят, как мы здесь работаем и чего от нас можно ожидать. Точно так же по состоянию бесплатных общественных туалетов можно судить о цивилизованности нации. Вы хоть раз были в нашем морге?

– Еще нет. Но давно мечтаю. Приглашаешь?

– Да: приглашаю на экскурсию «Путешествие в мир прекрасного». Прямо сейчас. Дальше откладывать просто невозможно. Неприлично, считает прозектор Клюкин и весь народ с ним.

– Тогда пойдем, – застегнул пуговицы халата главврач.

Из путешествия в мир прекрасного Барсук вернулся злее черта. Через полторы недели Еврофонд выделил полтора миллиона швейцарских франков, и еще через неделю из Женевы прибыло настоящее чудо, сверкающее никелем и вороненой сталью – полное, под ключ, оборудование для морга. Осталось только собрать.

Теперь у каждого клиента свой нумерованный пенал с автономным охлаждением, исчез неистребимый запах формалина, смешанный с метаном – трупным газом, каждый сотрудник ПАО получил индивидуальный шкафчик со своим душем и туалетом, а для всех на десерт Фонд прислал самую настоящую сауну, из которой все работники ПАО, включая Большую Берту, по субботам не вылезали с девяти утра до семи вечера. Специально для таких суббот Мышкин за свои покупал два ящика пива, а Клементьева готовила двойную порцию буженины.

– Ну как? – спросил главврач. – Доволен?

И Дмитрий Евграфович чистосердечно признался:

– Я просто счастлив. Теперь и у нас, как у людей.

– Иди и работай еще лучше.

Оглядевшись еще раз, Мышкин направился в угол, где на полу лежал обычный сосновый гроб из некрашеных досок. Гроб был заколочен, но сбоку зияла дыра, в которую могла бы пролезть кошка. Только там была не кошка. Дмитрий Евграфович ударил ногой по гробу. Оттуда послышалась возня и злобное шипение. В гробу жил ручной африканский питон. Притащил его с полгода назад Литвак. «Хоть бы украл тебя какой-нибудь хороший человек! – пожелал питону Мышкин. – Всю жизнь Бога за вора молили бы!»

А на секционном столе Мышкина лежал свежий труп – старуха, исхудавшая так, что кожа на желтоватом теле обвисла складками. Лицо – в черноморском загаре, нос даже облупился: последствия лучевой терапии. Казалось, что голова одного человека приделана к туловищу другого.

Мышкин не торопясь взял большой секционный нож, сбалансировал его в руке, медленно поднял, чтобы вскрыть труп своим знаменитым приемом – секундным взмахом от гортани до лобка, чему каждый раз, будто впервые, восторгался Клюкин.

– Эй-эй! Стой! Дима, остановись! Стой – кому говорю! Не режь!

Нож остановился. К Мышкину спешил Литвак, отгребая в сторону воздух правой рукой.

– Не вскрывай! – крикнул он.

– Ты чего, Жень? – удивился Мышкин. – Что с тобой?

– Это с тобой сейчас что будет! Отставить вскрытие!

– С какой стати? Совсем уже окосел?

– Есть требование – не вскрывать.

– Кто потребовал?

– Кто-кто!.. Я, по-твоему? – возмутился Литвак. – Кто еще может потребовать?

– Родственники, что ли? – Мышкин опустил руку с ножом.

– А ты думал?

– Что-то они зачастили в последнее время, эти родственники… – проворчал Мышкин. – Так и на науку ничего не наскребешь… – положил нож на стол и взял историю болезни.

Так-с, Салье Марина Евгеньевна, 77 полных лет, обширная опухоль головного мозга, левая височная доля, с метастазами в молочные железы и паховые лимфатические узлы, которые при поступлении пациентки не просматривались. «Значит, проросли уже в клинике, – отметил Мышкин. – Быстро дело пошло…» А вот еще метастазы – в грудной отдел спинного мозга. «Ну-ка, глянем еще раз, какой ты к нам пришла…»

Прочитав предварительный диагноз, Мышкин с неодобрением покачал головой: поступила в приемный покой явно неоперабельной. Основные назначения: лучевая терапия («Мертвому припарки!» – хмыкнул Мышкин) и цитоплазмид, максимальная концентрация, капельницей каждые два часа непрерывно. То есть двенадцать раз в сутки, в том числе и ночью.

Он дошел до эпикриза и вдруг отшвырнул историю болезни и крепко выругался.

История полетела прямо в лицо Клементьевой, но Большая Берта с кошачьей ловкостью успела поймать ее в воздухе.

– Извини, Даниловна, – буркнул Мышкин. – Ей-богу, не хотел.

– А что там? – деликатно спросила она.

– Смерть!.. – голос Дмитрия Евграфовича зазвенел. – Смерть, понимаете ли, наступила от внезапной остановки сердца! А? Как тебе нравится?

– И что? – пожала плечами Клементьева. – Сплошь и рядом.

– Так ведь в реанимации! – заорал Мышкин. – В реанимации, дубина ты стоеросовая!