Его невъебенный карбид!
13 января 1991, Москва.
Приятно всё же о блондинках попиздеть!
***
Приятно всё же о блондинках попиздеть!
Вопрос рассматривать со всех сторон, сопоставлять, переставлять,
Свои суждения примерами из жизни подкреплять,
Со знаньем дела, тоесть, а не так лишь, — попиздеть,
Когда, при этом, — с ними же. Когда притом
Уже никак не успеваешь до метра
И значит, время коротая пиздежом,
Продлять придётся вечер до утра, —
Когда, конечно, с ними же! Тойсть, с их одной
Из представительниц, под проливной
Такси ловить ещё за водкой за одной,
Выскакивая, ливень, возвращаясь, продолжая: нет, Шувалов,
Неправы чтят химических кто ниже натуралов,
Когда ж наоборот: вид у химических куда же боле блядск!
А в этом ведь и цель!
Тут рифмы сами так и лезут дальше: «ласк», и аск,
И всяка остальная тарам-парам мадмуазель,
И разно прочее, тугдыг его в качель …
1991 10
Пала Москва, пала ебучая блудница пала!
***
Пала Москва, пала ебучая блудница пала!
Что в твоих подземных хваленых чертогах? Пятнарик теперь за проезд!
Что в твоих гумах да цумах да елисеях? На рыло сплошной нынче ноль!
А для чего советской власти давала?
Вот расплачиваться изволь.
В красных одеждах ты (ты!) меж людей фишшуряла?
Политбюровской подстилкой себя ты (ты, ты!) проявляла?
Весь ты народ ты советский, зараза, ты! ты! обжирала?
Ну вот так всё и выходит: позволь, этиленогликоль!
Так-то вот, сука, понятно? Но это — лишь только начало:
Чурки теперь володеют тобою, чечены, эстоны, американцы!
Честною раз ты зараза остаться являться не пожелала —
Бегай макдональдсы им (скажем мягко) теперь подноси, только этим тебе пробавляться,
Падла, паскуда продажная, ой-ёй-ёй-ёй!
ноябрь 1991, Москва.
Меж тем на улицах, оказыватца, выйдешь — ох как зашибись!
***
Меж тем на улицах, оказыватца, выйдешь — ох как зашибись!
Так пусто, так голо, так там, оказыватца, братцы,
Оказыватца, продолжающая продолжаться всё же жизнь!
Оказыватца, продолжающая продолжаться.
Оказыватца, да. На улицах ли-У —
На лиу-лиу, лиу-лиу, лиу-гей, ге-гей! —
Такую ох как настроению слезливуу
Всё это дело как напустит на тебей,
На остановке стоя в Бибиреве, что хоть прям убей!
Что хоть водяры покупей иди скорей — и пей!
Что коль хоть чуть ума когда имей — то понимей:
Очень правильно же ведь живем!
Тихо, скромненько, бедненько так, т.е. так, в смысле, как
Самый смак!
Что понимает, впрочем, в общем, всяк.
Кто не совсем, конечно, ежели дурак.
Кто не мудила, в смысле, — ёбаный мудак.
Ноябрь 1991 г., Мурановская улица, г, Москва.
Небо в Москве по ночам
***
Небо в Москве по ночам, —
Оно почему-то бледно обычно зелёное.
Выйдешь, бывает, ночи среди по бычкам,
Или на тачку за водкою выскочишь, — и такое оно
Что фиг поймёшь его: мороз; ночь; город спит; кипит
Водяра в груди, и такая вокруг, братцы, глушь,
Что вот хрен бы и подумал, что Москва,
И такая не то, чтоб и грусть,
И такая не то, чтоб тоска,
А фиг поймёшь чего, сказано же. И мороз!
Ой, какой же мороз — ясный, твердый, как точно алмаз;
Точно чёрный алмаз! Вышибает аж слёзы из глаз;
Ох, не шутки, ребята! Ох, это, ребята, всерьёз!
И идти сквозь мороз, и идти, про себя бормотать
Из послания Феофана-Затворника кому-то из Аксаковых-младших:
"В первых строках письма моего спешу начать восстановлять
Пошатнувшуюся было веру вашу
В Вечность
загробных мучений и ада."
И чего тут ещё добавлять? Ничего добавлять не надо,
Сказанного (хоп! хоп!) достаточно, чтоб всё правильно (хоп!) понимать,
Трепетать от того понимания,
И идти сквозь мороз, и опять понимать, но и оду при том сочинять
“Размышления о величии Божием при свете северного сияния”,
И опять, и опять, и опять.
и т.д. — январь 1992, Москва, Алтуфьевское шоссе.
Позорной болезнью, ребята
***
Позорной болезнью, ребята,
Страдаю я сильно одной,
А если кому непонятно,
То я поясню: геморрой.
Казалось б, позорного что тут?
Болезнь — ну, такая болезнь.
Но если, друзья, без уверток,
Позорность в ней все-таки есть.
И с искренностью бесстрашной
Уж правду коль резать сполна,
Позорности ох до хрена ж в ней:
Не где-то, ведь в жопе она!
И очень бывает мне стыдно,
Когда обостренье ее.
Хотя за наружным цинизмом
И прячу я сердце своё.
1992 02
По Арбату биксы лазят
***
По Арбату биксы лазят —
Ох, ребята, огого!
Лазят так, что аж вылазят
Ума явленья моего!
Ох, такие, братцы биксы,
Что аж просто ачача!
Биксы просто клипсы-липсы! —
Так лишь и вскрикнешь сгоряча.
Ой вы биксы, росомахи,
Ой вы ж просто ой-ёй-ей!
Как обнажённы просто махи!
Но ток йщё более сильней!
И горячей — и прохладней.
Июнь 1992 г. Только не Арбат, а Калининский проспект. Новый Арбат.
От кого пахнет чем
***
От кого пахнет чем,
А от кого — и духами.
Сидишь так, бывает, опухший, похмельный совсем,
Сидишь, держишь пиво руками,
Сидишь, весь телесных немытых своих
Явлений могучий исток,
Сидишь, охуйваючичи от них,
Пьешь пива невкусный глоток,
Такой сидишь важный, как точно в парной,
Струишь весь потоками пот,
И тут как такое как ой ё ё ёй! —
Прохладное мимо идет!
И с силою страшною, как паровоз,
Бежит по спине мороз,
И мысли различные как ИСЗ
Давай в голове зэ-зэ-зэ,
И весь бытия ураган и поток
Как прям электрический ток!
Как ёбаный эх! кипяток!
Москва, Калининский проспект, июль 1992
Гля, бля, как снег повалил!
***
Гля, бля, как снег повалил!
Прямо импрессионизм!
Снова, значит, Россия во мгле.
В четырех, эх! шагах и троллейбуса не увидать.
И во мгле мы с тобою стоим,
И во мгле мы стоим захолустья, Россия, Россия ты мать;
Ох ты жизнь моя! — лишь бормотать.
Ох, курьерская служба, ох же быстрая ты словно ртуть,
А по правде — так прям дзэн-буддизм,
Потому что троллейбусы очень уж медленно, гады, идуть,
Ну, а метра нудный ваккуум — он и тем боле про жизнь
Ох, заставляет задуматься. Нет.
Уточним. Не “задуматься”. А
Взглядом упёршись мелькание в кабелей в чёрном окне,
Заставляет — вдруг! сразу! всё! — понимать.
Понимать заставляет: так вот же оказыватца, как!
То-то думаешь, думаешь — как оно так?
А оказывается, вот как! Оказыватца вот так!
И правда: иначе-то — как?
Ох, курьерская служба, ох же ты охохо-охохо,
Ох же ты ой-ой-ой оёёй!
Алкохо ты моё, алкохо,
Ох олгой мой хорхой уренгой…
1992.11
И, ежели едешь в метро вверх
***
И, ежели едешь в метро вверх,
Встань на пробу лицом не вперёд, а вниз.
Увидишь, ох, страшное. Увидишь как, эх! —
Опрокидывается станция и быстро, быстро как! вниз
Уходит, выдёргиваемая из-под ног.
Сжимаясь стремительно в чёрную дырку, в трубу,
В которой несёт эскалатор тебя вверх, в темно,
В мрак, в холод, ветер, которой уУу! уУ!
Освещённая, яркая, тёплая, — быстро-быстро уходит станция быстро за край,
Уходит из глаз она, быстро, примерно так, как,
Точно б это, теперь уносимое быстро, было то, именуемо коее — рай,
Из которого щас равномерно стремительно ты уносимый являешься в ужос и мрак;
И вот что ты тогда вот ты понимаешь тут,
Уносимый явялясь в ту стылую вымороженную черноту,
В ту, которая тьма, то, сверху, и в кою тебя несёт,
Неотвратимо неостановимо, и вот
Что ты понимаешь тут: то что, значит, вот так
И душа разлучатися с телом будет, тут понимаешь ты.
а так уносима будет в лютый ужас и мрак
Лютого холода и вымороженной черноты,
И главно — как быстро! И главно — как необратимо,