Читать интересную книгу Опасность - Лев Гурский

— Куликов слушает, — задушевно отозвался уже знакомый голос.

— Павел Валерьевич, это Лаптев, — быстро затараторил я, опасаясь, что вот сейчас господин Куликов припомнит ведомство, которое я представляю, и заморозит тут все к чертовой матери. — Я приехал, звоню из проходной. Выходите к бороде, побеседуем, вам удобно так?

— Удобно, — с некоторым, как мне почудилось, оттенком сомнения проговорил Куликов. — Я сейчас выйду. Только вы к памятнику ближе, чем на десять шагов, не подходите.

— А что, может упасть? — удивился я.

— Фонит, — весьма лаконично и не очень понятно ответил Павел Валерьевич и отключился.

Когда господин Куликов — довольно-таки пожилой дядечка в сером костюме в полоску, напоминающем пижаму, — появился вблизи бороды, я предосторожности ради стоял уже не в десяти, а едва ли не в пятидесяти метрах от постамента.

— Нет, вы не бойтесь, фон тут всего раза в два выше нормы, — обрадовал меня этот боец атомного невидимого фронта. — В принципе, не страшно. В центре Москвы возле МЭИ вы гораздо больше можете нахватать, и даже не узнаете об этом.

— А здесь, интересно, что? — осведомился я, тыкая пальцем в постамент Головы Академика Курчатова. — Когда закладывали монумент, положили в основание ампулку со стронцием, да? На счастье?

Павел Валерьевич интеллигентно посмеялся.

— Бог с вами, страсти-то какие, — проговорил он. — Скульпторы тут невиновны… почти. Просто зря они выбрали базальт. Материал красивый, но фон иногда дает… Мы слишком поздно догадались произвести замеры, когда исправить было уже ничего нельзя…

Мысленно я обозвал себя остолопом. Надо же! Спутал базальт и мрамор. Умник. Хорошо еще, что не успел ляпнуть вслух. Господин Куликов наверняка и так низкого мнения о нашем ведомстве, и не надо его еще больше разочаровывать. Скажи еще спасибо, Макс, что он оставил этот ледяной тон. И этим, милый, будь доволен.

— Вы насчет Фролова что-то хотели узнать, — уже серьезным тоном спросил господин Куликов, как бы невзначай глянув на запястье. Я понял, что у моего собеседника наверняка где-то в желтом здании включен какой-нибудь циклотрон, и времени на праздную болтовню с гэбэшником у моего собеседника нет. Смерть бывшего коллеги — это ужасно, но работа превыше всего. Ковка ядерного щита страны и все такое. Как же, припоминаю. Девять дней одного года. Баталов навещает старика отца в деревне, сцена на полатях. «Сынок, а ты бомбу делал? — Делал, батя, делал… — Да на хрена же ты ее, сынок, делал? — Спи, батя, и без тебя тошно…»

— Ужасная история, — проникновенно сказал я, вертя в руках найденный обрывок фотографии, но пока Куликову не показывая.

— Ужасная и нелепая, — задумчиво произнес Павел Валерьевич, не обращая пока на обрывок должного внимания. — Не понимаю, кому это могло понадобиться? Не ЦРУ ведь, в конце-то концов…

— Как знать, как знать… — протянул я с таинственным видом. — У нас пока недостаточно информации, чтобы делать какие-либо выводы. А почему бы, кстати, и не ЦРУ?

Господин Куликов с большим сомнением покачал головой:

— Едва ли. Последние лет двадцать Фролов не занимался ничем, что могло бы представлять хоть какой-то стратегический интерес для ваших… — Павел Валерьевич сделал короткую ироническую паузу, — …подопечных.

— Постойте-ка, — я изобразил удивление. — Но разве Фролов не принимал участия в атомном проекте?

— Принимал, еще как принимал, — легко согласился господин Куликов. — Только это было почти полвека назад. Теперь это уже история, описанная в учебниках физики. Вы ее наверняка и сами в школе проходили, только забыли за давностью лет.

Я наморщил лоб, делая вид, будто напрягаю память. На самом деле я и не старался — безнадежное дело. По физике у меня была твердая тройка, да и ту добрая физичка Нинель по прозвищу Баба Копра ставила мне за стенгазеты, которые я в ту пору здорово насобачился рисовать.

— Допустим, — проговорил я. — А что если попробовать именно углубиться в историю? Вы случайно не припоминаете, кто тогда работал вместе с Фроловым?

Павел Валерьевич снисходительно улыбнулся. Кажется, я спорол очевидную глупость. Хотя чего, собственно, ждать от серого гэбиста. Так мне, болезному, так!

— Молодой человек, — Куликов наставительно поднял палец, — вы несколько преувеличиваете мой возраст. К вашему сведению, Фролов старше меня лет на пятнадцать. Так что когда он пришел в Проект, я еще пешком под стол ходил… А что, я так старо выгляжу? — внезапно встревожился он.

— Да нет, — дипломатично соврал я. Выглядел Куликов, увы, на все семьдесят с гаком. Сказывалась, вероятно, напряженная работа на циклотроне. А может, ему просто давно не пересаживали костный мозг от здорового донора — как в том же фильме про девять дней.

Чтобы окончательно не погрязнуть во вранье, я счел подготовительный период исчерпанным и сунул своему собеседнику злосчастный огрызок найденной фотографии. Если он так хорошо знает историю, пусть мне даст консультацию. Мне хотя бы несколько фамилий, и там уж я зацеплюсь…

— Знакомая карточка, — сообщил Куликов, поднося фотографию поближе к глазам. — Ну, этих слева я, конечно же, знаю: Иоффе, Зельдович, Синельников, Тагер, сам Фролов… они все умерли. Великие старики.

Как ни странно, я еще вчера догадался, что людей, изображенных на карточке слева от Фролова, скорее всего, нет в живых. Тех, кто разорвал фотографию пополам, наверняка интересовали другие, живые.

— Павел Валерьевич, — осторожно полюбопытствовал я, — а кто может стоять справа от Фролова? Видите, фото оборвано…

— Вижу, кто-то уже постарался, — Куликов бросил проницательный взгляд на меня, потом задумчиво поглядел в небо, прищурился.

Я молчал и ждал. Видно было, что Павел Валерьевич колеблется. С одной стороны, гэбистам доверять нельзя. Но, с другой стороны, убит человек, и помалкивать тоже подло. Куда ни кинь — всюду клин.

— Предположим, я назову несколько фамилий, — медленно сказал он, не без смущения глядя куда-то в сторону. — Тех, кто мог бы там быть. Я, видите ли, когда бывал дома у Георгия Николаевича, особенно не разглядывал этот снимок, могу теперь ошибиться.

— Вы не волнуйтесь, — деликатно проговорил я. — Вы скажите, и я сам разберусь.

Такой вариант, чувствуется, не очень нравился Куликову. Идиотское опасение «сдать» хороших людей гэбисту и сделаться доносчиком надежней всякого кляпа не давало ему говорить.

— Вы их будете вызывать к себе на Лубянку? — исподлобья поинтересовался он. — Допрашивать?

«Допрашивать с пристрастием, — произнес я про себя. — Подвешивать на дыбу. Бить плетьми и загонять иголки под ногти. Любимое мое гэбэшное занятие…».

Вслух же я сказал:

— Никого я никуда вызывать не буду. Мне от них ничего не надо.

Я нарочно сделал особое ударение на слове «мне», и Куликов это заметил, потому заметно встревожился.

— А кому надо? — спросил он, посмотрев, наконец-то, мне прямо в глаза. Он все еще колебался, удерживаемый треклятым интеллигентским кодексом чести.

— Павел Валерьевич, — твердо проговорил я. — Этот обрывок фотографии мы обнаружили на месте преступления. Полагаю, что тот, кто оторвал половину снимка, имел к убийству Фролова самое непосредственное отношение. Я не знаю, зачем понадобилось уродовать фотографию. Но, уверяю вас, сделано это было не ради шутки.

— Хорошо, — севшим голосом произнес Куликов. — Можете записывать. Сокольский, Бредихин, Григоренко. Кто-то из них или, может быть, все трое…

Я тщательно переписал в блокнот фамилии, уточнил инициалы и примерный возраст. Все трое оказались стариками — немного помоложе Фролова, немного постарше моего собеседника.

— Больше там никого не могло быть? — на всякий случай уточнил я, закрывая блокнот. Как тут же выяснилось, вопрос был далеко не лишним.

— Мог быть еще один, — подумав, сообщил мне Куликов. Лицо у него сделалось виноватым, как у отличника, вдруг забывшего закон Архимеда. — Он тогда, знаете, еще совсем пацаном был, чуть ли не студентом… В 70-е вроде работал в МИФИ… или в ИТЭФе… нет, не припомню…

— А фамилия, фамилия? — предпринял я атаку на куликовский склероз. — Вспомните, пожалуйста, это крайне важно!

Павел Валерьевич напрягся и стал похож на штангиста перед взятием веса. Костяшки его пальцев побелели, настолько крепко он сжал кулаки.

«Ну же, ну!» — мысленно подбодрил его я.

Победил, однако, склероз.

— Не по-о-омню, — стыдливо прошептал Куликов. — Звали его как будто Валентином… Фролов еще в разговорах называл его Валей… А фамилия… такая простая русская фамилия…

— Иванов, Петров, Сидоров… — начал было перечислять я, но Павел Валерьевич сделал упреждающий жест рукой.

— Нет-нет, — со смущением проговорил он. — Какая-то другая. Что-то связанное с фауной.