Вояки, наверное, расценивали мои эскапады точно так же, поскольку их жизнь при Дворе Ночи была кошмарно скучной. Я хотя бы бросала им вызов, пусть и скромный.
А вот дуэйна — совсем другое дело.
После третьего моего побега она впала в праведный гнев и решила меня примерно наказать. Как я ни сопротивлялась, прямо с седла меня оттащили во внутренний дворик, где уже ожидала грозная судия. Прежде я никогда не видела, чтобы позорный столб использовался по прямому назначению.
Последующие подобные случаи тускнеют в сравнении с тем первым живым воспоминанием. Дуэйна сидела на своем кресле, глядя куда-то поверх моей головы. Гвардеец заставил меня опуститься на колени, зажав оба моих запястья в одной руке. В один миг мои руки привязали к венчающему столб железному кольцу. Дуэйна отвернулась. Кто-то схватил меня за воротник платья и разорвал его, обнажив спину.
Помню, благоухающий цветами воздух был теплым и слегка влажным из-за бьющих повсюду фонтанов. Я чувствовала легкие дуновения ветерка обнаженной кожей спины, а колени больно упирались в мраморные плиты.
На самом деле били меня не столь жестоко, как обычно при таких наказаниях. Учитывая мой нежный возраст, палач дуэйны хлестал меня плетью из мягкой оленьей кожи несильно и без оттяжки. Но моя детская кожа была слишком тонкой и ранимой, и плеть обрушивалась на спину огненным дождем.
Первый удар показался самым острым: хвостики плети растеклись ручейками боли, вызвав дрожь в пояснице. Второй, третий — ах, я бы много дней переживала блаженные воспоминания об этих пламенных струях, бережно их лелея. Но палач не останавливался, и ручейки превратились в ручьи, реки, бешеные потоки боли, которые затянули меня на дно.
Я взмолилась о пощаде.
Сейчас не могу толком вспомнить, что именно говорила. Знаю только, что корчилась, тщетно пытаясь протянуть связанные руки к дуэйне, скулила и плакала, каялась и обещала всегда и во всем ее слушаться — но плеть все обрушивалась на меня снова и снова, терзая бедную спину, и мне уже чудилось, будто тело охвачено пламенем. Посвященные Дома стояли рядом и смотрели, демонстрируя умение никоим образом не выказывать жалости. Сама дуэйна ни разу на меня ни взглянула; я видела лишь ее резной старушечий профиль. Я выла и просила пощады, а удары сыпались на меня огненным градом, но вдруг тело наполнилось теплой истомой, и я обмякла на столбе, униженная и измочаленная.
Только тогда меня отвязали и увели, чтобы обработать рубцы, а я тем временем всем существом ощущала усталость, сонливость и ужасную карающую боль.
* * * * *
— В твоей крови болезнь, — со знанием дела сказал Гиацинт, когда я в следующий раз улизнула в Сени Ночи. Мы сидели на крыльце его домика на рю Куполь и ели украденный виноград, плюясь косточками на улицу. — Так моя мама говорит.
— Думаешь, правда? — После смерти художника я стала разделять молчаливое благоговение жителей квартала перед пророческим даром матери Гиацинта.
— А то. — Он задумчиво сплюнул косточку.
— Но я не чувствую себя хворой.
— Так дело не в хворобе. — Будучи всего на год старше меня, Гиацинт любил прикидываться, что владеет вековой мудростью. Мать обучала его кое-чему из дромонда, кормящего их искусства предсказания. — У тебя не немощь, а что-то вроде падучей. Похоже, тебя коснулся Бог.
— О. — Я была разочарована, поскольку друг не сказал ничего нового сверх того, о чем уже говорил Делоне, причем поэт выразился гораздо определеннее. Я-то надеялась услышать от вещуньи что-то более конкретное. — А мою судьбу она вызнала?
— Моя мама — тсыганская принцесса, — надменным тоном произнес Гиацинт. — Дромонд не детская забава. Думаешь, у нас есть время соваться в дела малолетней дворцовой шлюшки?
— Нет, — хмуро согласилась я. — Наверное, нет.
Я была слишком доверчива, как со смехом сказал мне потом Делоне. В конце концов, мать Гиацинта стирала за деньги и предсказывала будущее черни положением много ниже самого ничтожного служителя Наамах. Действительно, позже я убедилась, сколь во многом Гиацинт ошибался; ах, если бы он только знал, что тсыганским мужчинам запрещено пытаться приоткрыть завесу над будущим. То, чему мать его научила, было табу — врайной — для его племени.
— Не тужи, мать тобой займется, когда ты подрастешь, — утешил меня Гиацинт. — Когда скопишь золотишка, чтобы пополнить ее богатство.
— Она гадала кабатчику за серебро, — раздраженно проворчала я, — а скрипачу вообще за медяки. И тебе хорошо известно, что все деньги, какие удастся выручить сверх договора, пойдут на оплату туарье. Да и бестолку сейчас строить расчеты, мне не стать полноценной служительницей, пока не достигну зрелости — так гласят законы гильдии.
— А может, ты рано расцветешь. — Равнодушный к моей судьбе, Гиацинт сунул в рот виноградину. Тогда я почти ненавидела его за то, что он свободен от долга Дому. — Смекаешь, небось, что каждая потраченная на предсказание монета вернется к тебе в тройном размере.
Мальчишка покосился на меня краем глаза и ухмыльнулся. Я уже не раз слышала, как он облегчает кошельки желающих узнать свою судьбу теми же самыми словами. И я улыбнулась в ответ, проникаясь к другу любовью.
Глава 5
Я появилась на свет весной, и к Средизимнему маскараду еще не достигла десяти лет, но дуэйна решила позволить мне посетить празднество. Похоже, она не хотела, чтобы я покинула Двор Ночи, не увидев его сплотившимся во всем великолепии.
На протяжении года каждый Дом устраивает собственный маскарад и, как мне говорили, любой из них — потрясающее событие со впечатляющей традицией, берущей начало от Ангелов, но Средизимний маскарад — это нечто иное. Корнями он уходит во времена до пришествия Элуа и знаменует окончание старого года и возвращение солнца. По легенде, Благословенный Элуа был так очарован простым крестьянским обрядом, что и сам принял его в качестве символа почитания своей матери-Земли и ее солнечного супруга.
Устраивать Средизимний маскарад всегда надлежало Дому Кактуса, как первому среди равных. В самую долгую ночь года двери остальных Домов заперты и скрывают почти полное безлюдье, потому что обитатели Двора Ночи собираются в Доме Кактуса. На бал не приглашаются гости со стороны, кроме обладателей символа Наамах — подарка, которым удостаивали только с одобрения нашей дуэйны. Даже сейчас, когда ночь Тринадцати Домов проницаема для слепящей жажды наживы, символы остаются особой статьей, потому что их по-прежнему вручают только представителям знатных родов, признанным достойными объятий Наамах.