— О нет! Ни в коем случае! — возмутилась Келда.
— Да я и сама знаю, что шерстяное платье сейчас не по сезону. — Амисия намеренно дала ложное истолкование протесту подруги и пояснила причину своего выбора. — Но оно легкое, а из-за этих каменных стен в зале всегда прохладно, даже жарким летом.
Кроме того, ей говорили, что это платье весьма выгодно подчеркивает ее изящную фигуру — соображение, которое вдруг оказалось важным.
В споре Келде никогда не удавалось переубедить Амисию. Поэтому сейчас она даже и пытаться не стала, а просто обеспокоенно покачала головой, когда Амисия накинула на себя рубашку из тонкого полотна с длинными узкими рукавами, которые оканчивались у запястий мягкими рюшами. Пока Амисия облачалась в персиковое платье, Келда расплела свои темные косы, которые порядком растрепались после поспешного возвращения на остров.
Вскоре волосы у обеих девушек были аккуратно расчесаны, заплетены, уложены кольцами на затылке и с помощью шпилек убраны под сетчатые шапочки. Каждая повязала полотняную ленту, проходящую под подбородком и обрамляющую лицо, а потом закрепила ее при помощи туго накрахмаленной повязки, обхватывающей девичью головку. Теперь они были готовы спуститься в залу и удовлетворить свое любопытство.
В нетерпеливом ожидании невероятной встречи со своим воплощенным героем Амисия, чуть ли не приплясывая, спускалась по крутым ступеням лестницы, неровно освещаемой колеблющимся пламенем масляных фонарей. Келда, которую природная осторожность вынуждала спускаться помедленнее, следовала за ней более степенным шагом.
Келда чуть не уткнулась в спину Амисии, когда та вдруг застыла на месте в темном сводчатом проходе. Будучи намного выше ростом, она из-за плеча Амисии взглянула на тех, кто сидел за господским столом на возвышении в парадной зале. Обедающие сидели спиной к девушкам, но ей сразу стала ясна причина мгновенного разочарования подруги. Темно-русые волосы и спина, которая явно была обязана своей шириной не мышцам, а излишествам в еде, безусловно не принадлежали благородному разбойнику. Амисия заметно приуныла, но Келда, которая никогда не любила крайностей, испытала облегчение. Разве не твердят священники, что Писание призывает к умеренности во всем? Мужчина, наделенный такой исключительной красотой, как тот незнакомец у водопада, наверняка отмечен и каким-нибудь устрашающим и опасным изъяном — может быть, пятнающим его честь.
Совладав с разочарованием, Амисия расправила плечи и подняла голову. Вот и хорошо, что их гость оказался не тем, кого она понадеялась встретить: ведь тогда это значило бы, что он в дружбе с отчимом. Нет, куда приятнее пребывать в уверенности, что прекрасный незнакомец у заводи — действительно лесной разбойник, то есть человек, по призванию своему враждебный Гилфрею. Эта утешительная мысль обратила ее фантазию к таким картинам, в которых она вместе с разбойником сражается против несправедливости. Не тратя времени даром, она незамедлительно начала строить планы, как претворить эти видения в жизнь. Первым делом она должна найти какой-нибудь способ обойти все запреты и завтра утром убежать из замка в лес. Воодушевленная трудностью задачи, она приободрилась и набралась духу, чтобы достойным образом встретиться с гостем, которого усадили в кресло по левую руку от Гилфрея… Обычно это место занимала она. Амисия прошествовала к возвышению. Ей еще и лучше, что гостю предложили это кресло: в соседстве с Гилфреем она никогда не находила ни малейшего удовольствия.
Келда проскользнула дальше, чтобы присоединиться к своим родителям, занимавшим места посредине длинного ряда нижних столов. Тем временем госпожа замка, сидевшая в своем кресле справа от мужа, которого никогда мужем не считала, взглянула на Амисию и увидела ее улыбку. Леди Сибилла, как всегда, была одета в черное траурное платье; ее тонкие пальцы сжимали подвешенное на цепочке тяжелое распятие, словно то был амулет, оберегающий от зла. Это была еще одна преграда, возведенная между нею и человеком, чья лютая злоба, как жгучая кислота, разъедала его изнутри.
— Явились наконец! — прорычал Гилфрей, сверля ее свирепым взглядом.
Хотя Амисия любила приключения и охотно шла на риск, она, столкнувшись со своим врагом лицом к лицу, была не столь отважной, каковой ее считали; однако она никогда не созналась бы в этом. Просто она пряталась за маской бравады так часто, что все полагали, будто это и есть ее настоящее лицо, не видя, какой страх испытывает девушка. Но сама она знала: если она выдаст свой страх, то останется беззащитной. Вот и на этот раз она призвала на помощь таланты, отшлифованные опытом, и дерзко улыбнулась своему мучителю, поднявшись на возвышение и отодвигая кресло, стоявшее рядом с креслом матери.
Сибилла чувствовала, что Амисии трудно сохранять самообладание. Она восхищалась силой духа дочери и мечтала, чтобы Амисия поняла: они обе, каждая по-своему, бунтуют против их общего угнетателя. Потупив взгляд, сложив ладони, Сибилла молилась в душе о том, чтобы дождаться дня, когда она сможет объяснить дочери свое решение никогда не вкладывать в жестокие руки Гилфрея столь мощное оружие против себя, как материнская любовь. Она молилась также и о том, чтобы у нее хватило сил и дальше скрывать эту любовь под пеленой набожности, которая действительно соседствовала в ее душе с нежностью к дочери.
— Не туда, — тихо, но веско осадил падчерицу Гилфрей. — Займи кресло рядом с твоим прежним местом. Впредь будешь сидеть там… а по левую руку от меня будет сидеть мой сын.
Хотя Амисия и была уже предупреждена о том, что их гость впоследствии будет считаться членом семьи, она поразилась, услышав, кто он такой. Ее мать была первой и единственной женой Гилфрея. Следовательно, сын не был рожден в законном браке, а его присутствие было намеренным оскорблением.
Тонкие губы Гилфрея растянулись в глумливой усмешке. Сибилла, может быть, и могла отстраниться от дел мирских настолько, чтобы не страдать от нанесенного им удара, но Амисия была уязвлена. Это доставило отчиму злобное удовлетворение — хотя бы на миг. Он молча ждал реакции Амисии и заранее злорадно торжествовал.
От Амисии не укрылась неприязненная ухмылка Гилфрея. Больше всего на свете ей хотелось бы сейчас сказать ему без обиняков, какая же он злобная гадина. Но она понимала, что тогда его торжество будет еще более полным — ведь он поймет, что сумел ее взбесить. Поэтому она улыбнулась приторно-сладкой улыбкой и направилась к креслу с высокой спинкой, которое он приказал ей занять.
— Как всегда, добрейший сэр, я с признательностью принимаю от вас те милости, о которых могла только мечтать. Место в дальнем конце стола — это безусловная награда за мои усердные молитвы.