навстречу, положив мозолистые ладони на рукояти мечей. Клаус замедлил шаг. Ему стало не по себе. Городские-то стражи его знали, а вот пограничные — нет.
— Кто таков? — окликнули его.
— Клаус Берг я! — отозвался юноша. — Городской дровосек.
— Что-то далеко ты забрался, паря, — подозрительно сощурился один из стражей. — Далече отсюда тащить дровишки-то.
— Да не за дровами я, — простодушно признался Клаус. — За невестой иду.
— За невестой?! — переспросили пограничники и захохотали. — Откуда ж она в здешних краях возьмется?!
— Это он про ведьму Шептунью! — воскликнул самый молодой из стражей. — Только ты что-то подзадержался, парень, со свадьбой, ей сто лет в обед стукнет!
И пограничники опять захохотали.
— Да нужна она мне, ваша ведьма! — обиделся юноша. — Я к Разлучной горе иду!
Хохот оборвался. Стражи посмотрели на него с искренним сожалением.
— Так вот ты куда навострился… — сочувственно пробормотал командир стражей. — Ну что ж, ступай, мил человек… — Он махнул рукой одному из своих подчиненных. — Подымай!
Страж налег на груз, привязанный к брусу, и тот приподнялся над дорогой. Помахав рукой пограничникам, Клаус проскользнул под брусом и продолжил путь, радуясь тому, что его пропустили. Юный дровосек не оборачивался и потому не видел, что стражи молчаливо смотрят ему вслед, горестно качая головами. После заставы дорога стала хуже. Кое-где еще сохранялись участки булыжной мостовой, но весенние паводки оставили в ней широкие промоины, засыпанные палой листвой, ливни размыли насыпь: глубокие рытвины то и дело пересекали путь. Клаус скинул башмаки и натянул ботфорты, в которых сподручнее было шагать по грязи.
И вовремя сделал это. Вскоре разбитая, давно никем не чиненная дорога повернула на юг, и юноше стало с нею не по пути. На запад дороги не было, даже звериные тропы туда не вели, и Клаусу пришлось шагать через заросли. Кого другого необходимость пробираться через чащобу, которая отнюдь не походила на чистый, прозрачный лес, что окружал город, привела бы в уныние, но только не юного Берга. Он привычно огибал вывороченные комли поваленных деревьев с торчащими, словно грязные щупальца, корнями, перескакивал через стволы, хрустел валежником, сожалея, что не может засучить рукава и навести здесь порядок. Чужой это был лес.
К полудню Клаус почувствовал, что устал. Пора было отдохнуть и подкрепиться. Он уселся на ствол рухнувшего во время недавней бури дерева, достал из заплечного мешка снедь, которой снабдили его на дорогу две добрые старухи, и заветную фляжку. Теперь в ней была не вода, а здравур — особый эльфийский напиток, не только утоляющий жажду, но и подкрепляющий силы. Обычного удовольствия, получаемого от перекуса на лесном прогале, юный дровосек сейчас не испытывал. Не тот лес был вокруг. Ломанный какой-то, перепутанный. Прогнившие стволы источали сладковатый запах. Слабый ветерок чуть покачивал махры паутины на корнях. И ни шороха, ни свиста.
Наскоро поев и сделав добрый глоток здравура, Клаус поспешил продолжить путь. Ему хотелось поскорее выбраться на чистое место. Юный дровосек не верил, что всю дорогу ему будет попадаться один бурелом. Правда, пока что лес становился только хуже. Пропала молодая поросль, теперь вокруг были лишь мертвые деревья. Трухлявые стволы обросли громадными осклизлыми грибами. В толстом слое палой листвы все время что-то подозрительно шуршало. Даже солнечные лучи не могли пробиться сквозь затхлую хмарь, что висела над этим проклятым местом. Ничего другого, кроме того, чтобы неустанно продвигаться вперед, Клаусу не оставалось.
И он шел, обходя самые гиблые места, стараясь сохранить направление. Хотя в быстро сгущающихся сумерках делать это было все труднее и труднее. Подступала ночь, и Клаусу стало ясно, что ему придется заночевать в этом мерзком лесу. Он начал обшаривать окрестности в поисках сухих веток, но набрал их до обидного мало. Хорошего костра из этой горстки не разведешь. Разве что для того, чтобы не чувствовать себя в этих гнилых зарослях червяком, забившимся под кору. Юноша сложил веточки шалашиком, высек из огнива искру и, когда трут вспыхнул, поджег собранный с таким трудом хворост. Как он и предвидел, костер прогорел быстро, и беспросветная мгла обступила его со всех сторон.
Впрочем, не совсем беспросветная. Присмотревшись, Клаус увидел красный мерцающий огонек, не похожий на свечение гнилушек. Они светят холодно и ровно, без подрагивания и переливов. Неужели кто-то набрал достаточно хвороста, чтобы разжечь в этом лесу костер? Юный дровосек принюхался. К запашку гнили примешивался и запах дыма, а также чего-то съестного. Клаус не был голоден, но сидеть в одиночестве в сырой тьме было настолько неуютно, что он немедленно поднялся и побрел на свет чужого костра. Идти пришлось долго. В темноте бурелом казался и вовсе непроходимым. Юноша несколько раз терял огонек из виду и снова находил его. Тот словно заманивал блуждающего во тьме путника в колдовские дебри.
Когда Клаус уже начал терять терпение и хотел было махнуть рукой на это обманчивое мерцание, вдруг перед ним открылась поляна, а на ней… Нет, вовсе не костер. Юноша понял, что обманулся. Красный свет лился из единственного окошка неказистой хижины, что притулилась посреди поляны. У дровосека от сердца отлегло. Думал, обман какой-нибудь, колдовской морок, а оказалось, жилье. И дымом не зря пахнет — вон он вьется над трубой, заслоняет звездное небо. Если постучаться, неужто не пустят одинокого путника? Клаус подошел к хижине. Она была настолько низенькой, что он мог дотянуться до края крыши.
Чтобы постучать в окошко, затянутое тусклой слюдой, юноше пришлось наклониться. На стук откликнулись не сразу. Наконец скрипнула дверь, и раздался хриплый, пришептывающий голос:
— Кого это по ночам нелегкая носит?
Юноша обогнул хижину и увидел согбенную фигуру на крылечке. Мужчина это или женщина, в тусклом свете звезд разобрать было невозможно.
— Меня зовут Клаус, — второй раз за сегодня назвал себя дровосек. — Я иду к Разлучной горе. Разрешите у вас переночевать.
— К Разлучной горе, говоришь… — прошипела фигура. — Заходи тогда. Брошу тебе рогожку в углу.
Дверь распахнулась во всю ширь, и красноватый отблеск лег на лицо говорившего. Клаус увидел глубоко запавшие глаза, морщины и большой крючковатый нос, нависший над подбородком, из которого торчала редкая седая щетина. На голове красовалась старая мятая шляпа с большими полями и заостренной тульей. Тело укутывал бесформенный балахон. Так что юноша снова не понял, кто перед ним — старик или старуха. Пожалуй, все-таки старуха. Она — или все-таки он? — посторонилась, пропуская незваного гостя в дом. Клаус благодарно поклонился, сняв свою шляпу с ястребиным пером, и вошел. И сразу же увидел тлеющий огонь в очаге, тот самый, что служил ему путеводной звездой в этом