Читать интересную книгу Раяд - Всеволод Бенигсен

И эту страницу Кроня перелистнул, не моргнув глазом.

Четвертая страница была отдана на откуп рекламе, а также всевозможным объявлениям из серии «сниму-сдам-куплю-продам». Кроня быстро пробежался по ним глазами в предвкушении чего-нибудь смешного или необычного, но, как ни странно, из всей газеты именно эта часть была наименее развлекательной и наиболее грамотной с точки зрения русского языка. Было, правда, одно забавное объявление о продаже дефектного противогаза, применять который, ясен пень, в условиях химической атаки затея довольно рискованная, однако, если следовать старой шутке о том, что противогаз надевается для устрашения противника и подавления его боевого духа, то и в этом объявлении тоже не было ничего смешного. Кроня закрыл газету и уже было собрался отложить ее, как его внимание зацепила криминальная сводка на последней странице. Особенно один абзац:

«Позавчера в кинотеатре „Планета Кино“ на Щербинской улице во время киносеанса был убит сотрудник правоохранительных органов Ашот Оганесян. Больше никто из кинозрителей не пострадал. Убийце удалось скрыться с места преступления. Ввиду отсутствия свидетелей составить словесный портрет подозреваемого не удалось».

Следователь из Крони был, как из шахтера балерун, но его сильно озадачили как последняя строчка, так и весь пассаж. Во-первых, убийство в кинотеатре смахивало на какой-то детектив в стиле «Убийства в Восточном экспрессе» (там каждый внес в убийство посильную лепту) – в конце концов, зарезать можно было бы спокойно и в темном переулке. Во-вторых, если убийца скрылся незамеченным, то, значит, не было ни драки, ни скандала, то есть убили тихо. В-третьих, самое главное – заметка противоречила самой себе. В зале наверняка были зрители, они же и свидетели. Как образовалось «отсутствие свидетелей» и почему так сложно выяснить, как выглядел человек, купивший билет в кино (да еще наверняка под оком камер видеонаблюдения), Кроня искренне не понимал. Самое же неприятное, что упомянутый в статье кинотеатр «Планета Кино» находился всего через квартал по Крониной улице.

Кроня сложил газету вчетверо и выкинул в мусорное ведро. Посуду свалил в раковину, дав себе слово помыть ее после возвращения. Сейчас он хотел снять деньги для родственницы и заскочить в поликлинику.

На улице было непривычно тепло – весна теснила неповоротливую зиму. У весны в Москве короткий век. Она вообще не время года, а какое-то недоразумение. Сначала ей долго не уступает свое место зима – она обижает весну, замораживая едва появившиеся почки и распугивая едва вернувшихся с юга птиц. Но как только зима покидает насиженное место, на смену уже приходит лето, и выпихивает весну с такой же наглостью. В итоге московская весна пребывает в вечной обиде и недоумении, не понимая, зачем она, собственно, приходит, чем является и надо ли вообще приходить, если зима и лето давно не нуждаются в посреднике. При этом москвичи ждут именно весну и именно ей посвящают всякие дурацкие стихи и песни. Но иногда, редко-редко наступают такие дни, когда точно знаешь – это она. Тот самый миг, когда все отжившие представления о весне вдруг встают перед глазами, и хочется таки петь глупые песни и писать глупые стихи. Именно такие нелепые ощущения испытывал Кроня, выходя из подъезда и направляясь к отделению Сбербанка, чтобы снять с карточки деньги. Он шел, прыгая через проталины, уворачиваясь от капающих сосулек и чувствуя кислород всей глубиной прокуренных легких. Через десять минут он подошел к зданию банка.

Никакого банкомата снаружи Кроня не нашел и был вынужден открыть скрипучую дверь и войти внутрь. Внутри работало только два окна: одно для коммунальных услуг, другое для работы со счетами. На счастье, именно ко второму стояло всего три человека. К первому ж стояло человек десять. На всякий пожарный Кроня подошел ко второму окошку с традиционной фразой «я только спросить». Троица флегматично пожала плечами – каждый на свой лад, а стоявший у кассы парень слегка отодвинулся.

– У вас можно деньги снять? – спросил, наклонившись к вырезу пластикового окна, Кроня.

– Да, да, – вежливо ответила молоденькая кассирша, не поднимая головы.

– Спасибо, – сказал Кроня и занял место в конце очереди.

Буквально сразу же в сберкассу вошли две пожилые женщины.

– Вы последний? – спросила одна из них у Крони.

Кроня кивнул головой, и женщины тут же принялись обсуждать наиболее животрепещущие темы своей жизни, а именно: цены, пенсию, инфляцию и прочее. Как это бывает обычно, обсуждение носило характер поддакивающий, то есть обе женщины соревновались в претензиях к экономической политике властей.

– Все-таки пенсию-то повысили, – сказала одна.

– Да ну, – сказал другая, презрительно фыркнув, – повысили и что? Тут же хлеб подорожал.

– Это да. Это точно. А у нас особенно.

Кроня, который всегда внимательно ловил чужие разговоры, слегка подивился последней фразе. «У нас – это где?» – подумал он, но ответа в дальнейшем разговоре за спиной не нашел. Потом на него нахлынули собственные мысли – об отце, за которым надо ухаживать, о новой работе и вообще о предстоящей жизни.

Вскоре он заметил, что стоящий перед ним мужчина отошел от кассы, и он сам оказался у окошка – девушка работала на удивление быстро. Кроня просунул в окно заранее приготовленный паспорт с вложенной в него сберегательной книжкой.

– Двадцать тысяч, пожалуйста.

Девушка взяла паспорт, вынула книжку, пролистала ее, затем паспорт и подняла глаза на Кроню.

Показалось Кроне или в ее глазах мелькнуло что-то, что было похоже на… неприязнь?

– Имя-фамилию назовите, – сказала кассирша гораздо менее дружелюбно, чем когда отвечала на его вопрос в первый раз.

– Так я же паспорт дал, – растерялся Кроня.

– Ну, дал. И дальше что? Я буду в паспорт все время заглядывать?

Логика была какой-то странной. «Зачем же я его тогда давал?» – мысленно удивился Кроня, но вслух тихо ответил:

– Кирилл.

– Я же сказала, имя и фамилию, – с упором на последнем слове сказала кассирша.

– Аринбеков, – сказал Кроня. Сказал негромко, сам не зная, почему. Возможно, потому что в сберкассе стало тихо. Или ему снова показалось?

– Как? – переспросила кассирша нарочито громко.

– Аринбеков, – артикулируя, но не повышая голоса, сказал Кроня, чувствуя, как у него то ли от раздражения, то ли от волнения запульсировала в висках кровь.

– Аринбеков? – снова почему-то максимально громко переспросила кассирша.

Костя бросил растерянный взгляд на притихших людей, потом снова на кассиршу.

– Да, – выдавил он почти сквозь зубы, злясь на самого себя за секундную растерянность.

– Так и напишем, – произнесла кассирша невозмутимо и по-прежнему громко. – А-РИН-БЕ-КОВ. Ну и фамилия! – усмехнулась она. – Интересно, что она означает.

Кроня оставил этот вопрос без ответа, а кассирша начала, как показалось Кроне, с каким-то остервенением вбивать его имя в компьютер.

– Я спрашиваю, – неожиданно повторила свой вопрос кассирша, – интересно, что она означает?

– Да какая разница? Я не знаю, – ответил Кроня, смущенный наглой настойчивостью кассирши и чувствуя спиной какое-то неприятное напряжение, разлитое в воздухе сберкассы. Не последнюю роль играла и странная тишина, которая воцарилась с самого начала его беседы с работницей банка – только сейчас Кроня ощутил ее в полной мере.

– Вот так всегда у вас, – сказала кассирша, возвращая книжку с паспортом и глядя Кроне прямо в глаза, – сами про себя ничего не знаете.

– У кого это «у вас»? – опешил Кроня, чувствуя, что начинает терять самообладание.

– У нерусских, – усмехнулась кассирша, протягивая ему деньги, – у кого же еще?

Кроне показалось, что он ослышался. «У нерусских»?! У каких «нерусских»?! Это он – нерусский? Или его отец с четвертью таджикской крови? Кроня почувствовал, что в его мозге, как в каком-то сложном электронном механизме, один за другим отключаются блоки питания.

– Я русский, – стиснув зубы, произнес он и почти автоматически сгреб с металлического блюдца деньги.

– Ага. А я японка, – сказала кассирша и засмеялась.

Кроня, который ни в Казахстане, ни в России, да вообще нигде никогда не сталкивался с подобным сарказмом лично, с ужасом понял, что не знает, что ему противопоставить.

Но это было лишь полбеды. Остальные полбеды заключались в явном одобрении и даже хихиканье стоявших за его спиной людей.

Он схватил деньги и, не поднимая глаз, направился к выходу. Много позже, уже выйдя на улицу, он будет оправдывать это испуганное опускание глаз стыдом не за себя, а якобы за тех, кто одобрительным смехом поддержал отвратительную выходку кассирши. Но сейчас он прекрасно понимал, что стыдится все-таки своей фамилии, и это было гораздо отвратительнее любого смеха за спиной.

– Давай, давай, русский, – язвительно и зло прошипела ему вслед какая-то женщина в очереди. – Получил наши деньги, иди, отдай своей Гюльчатай.