очень редкая надежда на лучшее, делали его больное тело одновременно через чур уставшим и где-то глубоко негодующим. Рома наблюдал, смотря из своего темного угла в другой такой же мрак и что-то обдумывал. Вдруг, он резко встал и медленно, тяжело дыша, зашагал к старцу. Отец был поистине рад, когда обернулся и увидел идущего к нему полумученика. Как ни странно, но тогда он ничего ему не сказал. Казалось, что будто его смиренная душа этого даже и не заметила, продолжая служить в каком-то своем одиночестве.
Глава вторая
Мф. 16:25 Ст. 25–27 ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою? ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его
Ромино пробуждение началось именно с этой страницы и почему-то на редкость оно отличалось от всех тех, что были в последние несколько недель. Он проснулся, даже поначалу не замечая того, как хрипота в груди куда-то пропала. Когда он поднимался из своего спального место, то обычно всё это сопровождалось как минимум сильными хрипами и тяжелой отдышкой, но не сейчас. Встав, его тело простояло в полумертвом состоянии примерно минуту, боясь пошевелиться, и в какой-то момент всё же сделало пару шагов вперед. Всё было довольно необычно. Он решил немного подпрыгнуть, дабы больше проверить то, что он сейчас не ощущает и это подтвердилось.
Отец Михаил проснулся буквально через несколько минут, сонным взглядом смотря на своего быстро шагающего брата по холодному, вечно сонному храму. Старец смотрел и улыбался. Его радость за своего брата, видимо, была даже больше, чем у самого Ромы.
В какой-то момент тот снова завалился на свои матрасы, видимо, знатно переутомив свой ещё не окрепший организм, абсолютно не готовый к таким нагрузкам. Он смотрел примерно в ту сторону, где была небольшая тень отца Михаила, немного задыхаясь с непривычки и тихо, приятно смеясь. В этот момент оно было самым теплым чувством, за последние полгода, которое ему удалось вытащить из себя.
– Вот видишь, брат мой. Бог милостив и ты это чувствуешь. Господь видит все наши невзгоды и всегда правильно поступает, выбирая, какой путь нам дать и когда?
Рома лишь молча сидел, смотря во всю ту же темноту, где немного уже начинало виднеться лицо отца, который иногда просвечивал своей чистейшей и доброй улыбкой.
– Господь никогда не поступает так, как не велит ему его сердце. Ты же согласишься, что сейчас был тот самый момент, когда тебе можно было бы и помочь?
– Наверное… да, – задумавшись, тихо ответил он.
– Вот подумай, было бы лучше, если он помог тебе на неделю раньше? Смог бы ты тогда что-то понять и увидеть его помощь?
Рома снова молчал, теперь уже полностью понимая, о чем говорит отец. Ведь действительно, возможно, что он бы и не понял всей благодати, если бы она пришла к нему раньше, когда в нем не было желания как-то смотреть на мир, который нуждался в его помощи и когда он полностью не хотел смотреть на себя, нуждающегося в разговоре с самим собой.
Они совершили утреннюю молитву, провели небольшую службу и уже начинали собираться идти наверх, так как сегодня, по словам отца Михаила нужно было ещё успеть пройти и тех, кого он хотел посетить вчера. Сегодня для Ромы эти слова не казались какими-то устрашающими или же просто не приятными. Наоборот, слыша это, он уже мог хотя бы расставить у себя в голове, зачем это на самом деле то нужно?
Поднимаясь, он уже видел эти ранние, довольно тусклые лучи Солнца, которые изо всех сил пытались пробиться через всё тоже, серое и мрачное небо. Ветер сегодня, по крайней мере, в самом храме, наверху, был почти не слышен. Серый снег спокойно лежал, даже не пытаясь издать хоть какие-то резкие и немного устрашающие виды, присущие большинству дней последнего времени.
Полностью взобравшись наверх, тот первым делом глубоко вздохнул, пытаясь как обычно ощутить хотя бы немного свежего воздуха, но и снова ничего не вышло. Этот воздух был таким же мертвым, как и весь мир.
Они прошли метров десять от их убежища, как вдруг умиротворенное спокойствие нарушили громкие, отдающие куда-то вдаль, выстрелы. Короткие, по всей видимости, автоматные очереди раздавались непрерывно примерно на протяжении минуты, пока они с отцом Михаилом стояли и пытались понять, что происходит. Потом, видимо полностью всё осознав, отец приказал ему спускаться вниз, одному. Рома хотел ещё что-то возразить, но увидев взгляд настоятеля, всё же так и не решился что-то вытащить из своего испуганного внутреннего мира. Молча и как можно быстрее он побежал к их входу в подвал. Раньше у него никогда не получалось открывать одному их вход, но сегодня всё было необычно. Он с довольной легкостью, не замечая своего сильного сердцебиения, резко пролез вниз и так же, почти секундно, задвинул огромный металлический лист обратно. Испуганно, он запирал вход своими трясущимися руками как можно лучше, думая об отце Михаиле и том, как он мог его оставить там наверху одного?
Уже через какое-то мгновение он стоял на коленях у распятого Иисуса и молился. Молился за него, делая это как можно искренне и глубже, надеясь на то, что Господь всё услышит. Ему в голову начинали лезть воспоминания о времени, в которое без помощи отца Михаила он умер бы, наверное, ещё в самом начале наступления тьмы. Чистые, как в воспоминаниях глаза настоятеля, падали на темный и холодный пол их небольшого храма его слезы. Неважно было то, что холод пробирает до костей именно здесь, особенно, когда ты долго стоишь в одном положении. Из его рта прерывисто выходил пар, потому что каждый неожиданный удар сердца был совершенно разный, и иногда казалось, что оно замирало, как и сам он, слепо смотря в темный и холодный пол, прямо под кровавые ноги Господа.
Не замечая, как простоял на коленях примерно полчаса, он всё так же молился без остановки, сделав под своей головой уже небольшую лужу слез. Последняя свеча, догорая, дала ему напомнить о том, что скоро это всё окажется в полном мраке. Он закрыл глаза, будто бы пытаясь собраться с мыслями и желая встать, чтобы зажечь ещё свечу, но вдруг над металлическим листом раздался глухой