Затем последовала длинная пауза. Мы ждали, когда разговор будет продолжен, но пауза все росла и росла. Наконец мы с Кисом поняли, что наши двойники занялись своим обычным делом, т. е. стали копировать все наши движения, держать язык за зубами, пока молчим мы, и вообще, время Диалога кончилось. Недоверчиво я провел по глади стекла рукой. Всё, как надо, но легче от этого не стало…
Смущаемые своим отражением, мы с Кисом обогнули скалу так, чтобы не видеть самих себя в зеркале и почему-то шепотом, начали держать совет.
— А, может быть, вперед пойдем, да и дело с концом, — предложил я, — а выражались эти зеркальные путаники иносказательно? Вроде как «преодолей себя» или, скажем, «побори страх»?
Кис почесал пушистое брюхо и сказал с сомнением:
— Вряд ли, вряд ли… еще котенком я слышал, что изображение говорит с оригиналом лишь тогда, когда ему, как говорят у вас на Урале: «шибко приспичит». Есть какой-то смысл во всей этой суетной абракадабре. Видишь ли, пророк никогда не говорит прямо. Скорее всего, из принципа.
— Ох уж мне эти дельфийские оракулы! — шепотом возмутился я, тут же оглянувшись.
— Навели туману, сам черт ногу сломит… Слушай, Кис, а что это они нам наплели насчет коряги, а? Мне этот пункт не понравился!
— Ну, я думаю, что до членовредительства дело не дойдет, — как-то не очень уверенно проговорил Кис.
— Ага, конечно! Тебе легко говорить, про тебя-то слова лишнего не сказали.
— Ладно-ладно, не дрожи. Лучше вот что послушай: сейчас мне в голову пришла одна забавная мысль. Давай попробуем сквозь зеркало, а? Дзинь и — вдребезги!
Мысль показалась мне здравой, но из принципа я немного подискутировал. Кис в два счета разбил мои доводы, подытожив свое выступление потрясающей по развязности фразой: «Кончай козлиться!»
ПРИМЕЧАНИЕ СТИВЕНСА: С кем поведешься, от того и наберешься. И вообще, ничто человеческое мне не чуждо!
Итак, я согласился на этот акт вандализма. Стараясь не глядеть в глаза своему отражению, я размахнулся и рубанул мечом, — а в душе все уехало куда-то вниз… — по гладкой зеркальной поверхности!
Удар!
Впрочем, какой уж там удар… Меч беспрепятственно прошел сквозь зеркало, как через поверхность мыльного пузыря, и с искрами врубился в кромку. Разрез моментально вспучило, и кромешная тьма хлынула из него. Все исчезло, и земля ушла из-под ног так же внезапно, как уходит скамейка, на которой стоит несчастный, приговоренный к повешению.
Бешеный ураган, подхватив меня и завертев, понес куда-то. Ошеломленный, я из всех сил вцепился в рукоять меча, ища в нем спасительную точку опоры, и закричал: «Ки-и-и-и-ис!..» С тем же успехом можно кричать, кувыркаясь в пустой цистерне, которая катится по камням в пропасть! Грохот, кружение, визг, гул — себя не услышишь, как не старайся… Сердце болезненно бухало в груди, и глаза лезли на лоб в этой надрывающейся ревом тьме.
В плотных потоках воздуха мое тело швыряло и бросало, как лягушонка. Я сжался плотным комком и невольно зажмурился, ожидая, что меня вот-вот размозжит о скалы.
* * *
А кончилось все это очень даже скверно…
Сходу я был схвачен за руки и мне тут же завернули их за спину два здоровущих детины. Что-то щелкнуло, и на запястьях я ощутил стальное прикосновение браслетов кандалов! А вокруг-то, вокруг… Силы нездешние, да ведь это же камера пыток!
Два бугая стояли по сторонам, прислонив меня спиной к стене. С опаской я посмотрел на их равнодушные физиономии, и мне стало совсем уж дурно. Разрази меня гром, если это не была обожженная глина! Батюшки-светы, может быть, это маски?.. Мне хотелось немедленно проснуться, а в коленях появилась противная слабость. Взгляд мой панически перескочил на руки мордоворотов, которые они как-то демонстративно палачески скрестили на груди. Оба были одеты в черные безрукавки. Отчетливо было видно, что руки-то у них ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ, как, впрочем, и все тело. Мощные, безволосые, с бледной веснушчатой кожей, под которой синели пульсирующие сетки вен.
Мрачная дыба… я ее сроду не видел, но когда, так сказать, удостоился чести лицезреть, то как-то сразу догадался, что это такое. Множество тошнотворного вида инструментов было аккуратно разложено на массивных деревянных скамьях. Неподалеку стояло причудливое, все в веревках, зубьях и рычагах дубовое кресло. Рядышком незатейливо торчал кол, над которым многообещающе свисали веревочные петли…
Судя по всему, инструмент готов. Знать бы только, кто и за что собирается меня потрошить? И где же Стивенс? Хорошо, если я попал сюда один… Спрашивать у безмозглых бугаев было бесполезно, т. к. тот, кто «ваял» им головы, лишь схематично обозначил губы. Похоже, говорить они не умели… Может быть, Кису повезло более моего? Некоторые время я стоял молча, ожидая дальнейшего развития событий. Бугаи сопели глиняными носами, исправно вдыхая и выдыхая смрадный воздух.
Вспыхнуло пламя в камине, метнулись по стенам тени и передо мной, как в дешевом кино, в дыму и в искрах возникло массивное железное кресло с высокой вычурной спинкой и подлокотниками в виде ревматических скрюченных рук. В кресле в нелепой позе, поджав под себя одну ногу и скорчившись, сидел человечишка небольшого роста.
Ничего особо демонического в нем не было. Трико, обтягивающее худое тело, — остроносые башмаки с золотыми пряжками, высокие тонкие каблуки… Темно-русые, слипшиеся пряди стягивал обруч с камушками, полыхающими красными углями. Кисти рук засунуты под седалище. Остроносое угреватое личико снизу вверх заглядывает мне в лицо. На впалых висках блестят бисеринки пота, и маленькие карие глазки сверлят меня ржавыми буравчиками…
— На мне, дядя, цветы не растут. Кончай таращиться! — грубо сказал я и с удовлетворением отметил, что голос мой почти тверд.
Человечек разжал тонкие, кривящиеся губы и резким фальцетом отрекомендовался:
— Меня зовут Гвалаук Кровавый, паршивый щенок!
Меня возмутил его наглый тон. Можно сказать, что я как-то сразу завёлся.
— В жизни не слыхал о Кровавом паршивом щенке!
Вот тут-то пресловутый Гвалаук показал себя с нехорошей стороны…
Знаете, я не буду описывать всего того, что было дальше. Все растянулось в длинный и мучительный кошмар. Кончился он лишь тогда, когда Гвалаук, выведенный из себя, ударил меня чем-то тяжелым, в последний момент изменив направление удара, чтобы не раскроить мне голову…
* * *
Очнулся я отнюдь не в постели. На грани пробуждения я пытался что-то сделать, как-то переменить положение, чтобы не было больно, но окончательно придя в себя, понял — любое движение лишь усиливает боль, от которой хочется стонать и плакать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});