Читать интересную книгу Хроники неотложного - Михаил Сидоров

Макс. Наверное, приятель, иначе бы он написал по-другому.

Скоро снег чистотой наполнит мир.Я вернусь в туфлях стоптанных до дыр.И никто мне не сможет помешатьпросто жить и надеяться и ждать

Он обнял меня сзади. — Нравится? — Да. Это кто? — Так, корефан один. — Это он сам написал? — Сам.

лишь тебя…

— Про меня песня. Знаешь, я вчера как увидела, сразу поняла — ты!

И тут мы наконец-то поцеловались…

За окном поет пурга о тебе,за окном лежат снега.Пустота, потолок и три стены.Мир опять в ожидании весны…

Плеер был запрограммирован на повтор. Я не слышала ничего, а сейчас включилась опять. Веня сонно потянулся ко мне и, зарывшись в подушку, затих.

— Ты спишь?

Он не ответил.

Спать не хотелось. В груди жгло и ворочалось, словно устраивалось поудобнее и никак не могло устроиться.

Он уйдет!

Я привернула громкость. На стеллажах выстроились картонные фотоальбомы. Я потянула один.

* * *

Мосты, каналы, аккуратные домики. Яркие краски цветочных рынков. Конопля в кадках. Обкуренный Северов с потусторонним взглядом. Он же, с гитарой, играет в дуэте с белокурым и тощим хиппи с губной гармошкой — оба изогнулись как луки, не замечая стоящих вокруг туристов…

* * *

Париж. Триумфальная арка. Художники с мольбертами. Большая белая церковь. Дядьки, продающие книжки на набережной. Парк. Северов и льноволосая девчонка: положив головы на плечи друг другу, спят в спальниках на газоне…

Хиппи дует в гармонику, Веня слушает. Оба сидят на каком-то мосту, поодаль валяются рюкзаки, а позади них Нотр-Дам… Все трое под вывеской STALINGRAD[33]…

Я обернулась. Он обвился вокруг подушки. Смуглый, прокаленный солнцем. Меня опять захлестнуло. Я хотела быть с ним. Всегда и везде…

* * *

Море. Лазурное, настоящее море. Причудливо изрезанные камни, палатка, загорелые голые тела. Летящие по ветру выгоревшие волосы. Котелок на огне. Увешанная фенечками, синеглазая русалка с индейской флейтой, Веня и его патлатый приятель, греющий на зажигалке какой-то камешек…

Растущие из каналов дома, моторные лодки у подъездов, сохнущее над водою белье. Черные, лакированные гондолы. Венеция. Все та же компания плюс скуластая, голенастая, наголо бритая негритянка. Сидят вчетвером, на краю канала, обложенные едой и бутылками…

И в Венеции он отметился. Я посмотрела на корешки: Швейцария, Югославия, Греция; Норвегия, Мальта, Сардиния; Хибины, Тянь-Шань, Монголия…

Когда ж ты успел, Веня, тебе ж тридцатника даже нет?!

Мы лежали в обнимку, на коже еще блестел пот. — Когда ж ты все успеваешь, Вень? — В смысле?

— Да, я альбомы твои посмотрела. Ничего?

— А-а. Не знаю, успеваю как-то. То больняк возьму, то график раздвину. На лето вообще увольняюсь.

— А деньги? Это ж надо что-то есть, где-то спать, как-то перемещаться.

Он ухмыльнулся.

— Чего ты?

— Одни и те же вопросы: что вы ели, где вы спали и сколько стоит?

— Так интересно же. Из всех моих знакомых ты один, кто путешествует. Остальные если и едут, то в Турцию и Египет по путевке. Ты в Египте был?

— Был.

— А в Европу сколько раз ездил?

— Много.

— Здорово. А с кем?

— Когда как. Последний раз, в Амстердаме, с чехом одним стусовался. Потом полячку в Париже встретили, втроем покатили.

— А негритянку? В Венеции?

— В Вероне. Лали, с Мартиники.

— Это где?

— Вест-Индия, Карибское море.

— Блин, офигеть! А у нас все по дачам или бухают весь отпуск. И всех разговоров — бабло да работа. Ты весной тоже уволишься?

— Иншалла.

— Это что значит?

— Восточная мудрость. Если будет на то воля Аллаха…

* * *

Мы провели вместе сутки. Под Марли, Джонни Митчелл и какого-то греческого электронщика. Прежняя тоска улеглась, отступила, и остались только нежность и простота. И ощущение безопасности, сознание того, что я дома…

— Двадцать седьмая, поехали. Алехина, Черемушкин…

9.02 — и все, до единого, с вызовами.

— Арбайтен, швайне!

Че сегодня как та рыжая из-под лестницы — так и вьется вокруг, так и вьется. Не можется ему, распирает от любопытства.

— Ну, что там, Лар?

— Там — где?

Наткнулся, понял, ушел на крыло:

— В смысле — на что едем?

— Абсцесс[34] повезем, ягодичный. Из Мечникова на Перовскую[35].

Дорогой трепались.

— Я чего-то не догоняю: в Мечке гнойных хирургов не стало?

— Они, по-моему, вообще в упадке. Джексон там в терапии лежал, приходит, рассказывает, вечером на укол, а ему: подождите, вас вызовут. Час не зовут, второй… Лег спать. Среди ночи чует: откидывают одеяло, стаскивают штаны и иглой в задницу раз! И не протыкают. Еще раз — хоп! И та же фигня. Изо всей дуры-силы: н-н-на!!! Чуть к матрасу не пригвоздили. Ампициллин болюсом[36] — бли-и-и-н! баян в миску — дзынь! Джексону строго: спите! и лошадью по коридору: цок-цок-цок. Акустика — как под аркой Главного штаба. Половина второго, сна ни в одном глазу, нога отнялась — все путем, лечимся дальше!

Рассмеялись. Феликс набрал воздуха.

— Как новый доктор, Ларис? Говорят, вы ближе сошлись.

Ах ты ж любознательный наш!

— Кто говорит?

— Ремнев говорит. Видел, как вы под руку шли. Сам не свой приехал, подробно описывал.

Ремнев. Тонконогий, пузатый жмот с глазами навыкате. Все-то он видит, все знает. Молодой парень, а хуже бабы. Ладонь мягкая, влажная, сам рыхлый, бледный, с животом как у Карлсона. Любитель порнухи и жуткий завистник: подфартит кому — места себе не находит. Листки выдают расчетные — все переворошит, все пересмотрит, даже во врачебные нос сунет и ходит, переживает.

— …вас уже, считай, рисом обсыпали.

Жаль, только сейчас узнала — всю кровь бы ему, гаду, сменила.

— Слышь, Че, а тебе-то какое дело?

И он — совершенно серьезно — ответил:

— Северов для меня — инопланетянин. И-Ти. Ты с ним вошла в контакт, а я нет, вот и интересуюсь.

Странный он все-таки — Феликс. За тридцатник, а все еще как подросток. Зажатый, закомплексованный, пургу несет вечно. Женщины у него нет, раз от разу перебивается. Ко всем на станции подкатился — девчонки хихикают: спермотоксикоз у Черемушкина! — а сам до конца дело редко доводит, духу не хватает, подталкивать надо. Книжный мальчик, короче. Вечно читает, а в жизни лопух лопухом. Сколько раз мы с ним мимо денег пролетали… ну, не сечет момент совершенно. А заработаем — тут же книжек накупит, ни рубля не оставит, вечно потом полтинники занимает.

Ч-черт, все настроение испоганили! А такое хорошее утро было…

* * *

Он разбудил меня, когда завтрак уже стоял на столе. Сидел напротив: свежий, подтянутый, в футболке и шортах.

— Тебе халат нужен. Хочешь, подарю?

— Не, — он подлил мне молока в кофе, — не люблю халаты, не мужская одежда.

— Удобно же.

— Кому как. Некоторые их даже поверх костюма носят, как Филипп Филиппыч, а по мне, так уж лучше в шортах.

— А-а, знаю, о ком ты. Мы как-то на вызов к тако-оому чумоходу приехали… Немытый, нечесаный, волосы сальные. Кругом грязища, подошвы чавкают, шмон стоит как в ханыжнике. Но в халате и с галстуком, интеллигент типа. «Русский стиль» курит, а бычки в карман складывает. Извините, говорит, не убрано — женщины в доме нет.

— Бывает. Еще хлеба поджарить?

Вообще я с утра не ем, но тут умяла все за милую душу. За окном капало, деревья шатало, а здесь, за шторами, горел свет, было тепло, и плеер за спиной тихонько шумел прибоем, бумкая в какие-то ворчащие барабанчики.

— Это кто?

— «Джене». Нью-эйдж называется — как раз для такой погоды. Сейчас тебя провожу, вернусь и залягу с книжками. Самое то: утро, сумрак и дождь за окном.

— Блин, завидую я тебе!

— Я сам себе завидую. Ну что, пора?

В коридоре задержались. Когда я пришла в себя, мы стояли на коленях, упершись лбами, как две коровки. Я обхватила его руками.

— Ладно, прилипала, на службу опаздываешь…

— Успею. Поцелуй меня.

Ну до чего ж здорово!

— Еще!

— Инфляция наступит. Девальвация.

— Не наступит. Давай еще.

Он поднялся, увлекая меня за собой.

— Выходя из-за стола, надо ощущать недоеденность — так Павлов учил. Великий физиолог, между прочим.

— Да ну его! Давай еще. Ну, пожалуйста…

— Ох, ни хрена себе! — Падла скрюченная!

Гасконец врезал по тормозам. Кофейный мерс царственно плыл на красный. Кинуло на торпеду, рвануло гудками. Белизна манжет, ленивый фак из окна…