Читать интересную книгу День Дьявола - Эндрю Майкл Хёрли

сказал он, и мы с Кэт вылезли из машины прямо в дождь.

Обе отцовские собаки с лаем выскочили навстречу и протиснулись сквозь решетку, оскалив зубы, но никого не пугая, как это всегда делают колли. Мушкет служил Отцу уже давно – отличный пес, умный, послушный, он всегда понимал, когда нужно наказать молоденькую Муху, которую Старик приобрел этим летом на замену старому Табсу. «Но она совсем еще зеленая, – рассказывал мне Отец по телефону неделю назад. – Больше дурака валяет, чем работает». В трубке послышался голос Старика – он не соглашался с мнением Отца о Мухе. Это был последний раз, когда я слышал его. Через два дня Старика не стало.

Муха подбежала и принялась обнюхивать нам щиколотки. Кэт, отпрянув, прижала руку к стене, будто собралась вскарабкаться на крышу. Она боялась собак. В детстве ее покусала овчарка, собака ее тети, в Клубе юных апостолов, и шрамы, похожие на рисовые зернышки, все еще были видны высоко на внутренней стороне бедра. Выглядело это очень эротично.

Кэт терпеть не могла К. Ю.А. (как о нем по-прежнему оповещают в афишах на церковной доске объявлений), но выбора у нее не было: она должна была ходить туда по средам вечером. Клуб был любимым детищем Барбары, она посвящала себя работе в нем, пока преподобный отец проводил заседания комитета по ремонту крыши. Еще она руководила группой «Раздели заботы», которую создала вместе со своей старшей сестрой Эллен, дважды побывавшей замужем, теперь одиночкой. Эллен была страшно привязана к своей хворой собаке, которую таскала с собой повсюду. Мать троих неуправляемых сыновей, она молилась, чтобы Господь либо умиротворил отпрысков, либо испепелил их ударом молнии, причем оба варианта были одинаково хороши. Таким образом, в дом к священнику каждую неделю являлось больше десятка детей, и как только они заканчивали петь псалмы или разыгрывать сцены из Библии, их отправляли в сад погулять, а само мероприятие уже сводилось к ламентациям Барбары по поводу причуд ее дочери. Упоминалась, в частности, коллекция мертвых мух в пластмассовой коробке или дикарская прическа, которую Кэт сделала себе на Рождественский утренник (но тут она хотя бы представляла пастуха, а не ангела, так что весь этот бритый ужас был спрятан под кухонным полотенцем, накинутым ей на голову). А еще у Кэт была привычка включать Малера – записи, принадлежавшей преподобному отцу, – на полную мощность всякий раз, когда в гости к ним приходила какая-нибудь важная персона.

И в один из таких вечеров, когда Кэт должна была вместе с другими детьми ходить по саду в поисках первых признаков весны (и любви Господа к земле), она в одних трусиках уселась в оранжерее, пытаясь нарядить собаку тети Эллен в папин галстук, чтобы играть в свадьбу. Не удивительно, что собака ее покусала.

Разумеется, Барбару расстраивали не сами по себе эти странности – в конце концов, все дети чудят, – но то, как умело Кэт ими пользовалась. Преподобный отец, по его словам, время от времени предупреждал жену, что чем больше шума она поднимает, тем сильнее будет враждебная реакция со стороны Кэт. Но Барбаре от этого было только хуже. Она не могла понять, чем заслужила неприязнь своей маленькой дочки. Почему Кэт специально придумывает, именно придумывает, как поставить ее в неловкое положение перед другими? И как такое возможно, чтобы она с радостью была готова, назло матери, отморозить себе уши – или наполовину обритую голову?

– Знаете, я думаю, Барбара была потрясена, – сказал мне однажды преподобный, когда после обеда я помогал ему пропалывать участок, – что Кэтрин выросла.

Они в основном-то уживались друг с другом, Кэт и Барбара, но у них часто доходило до спора, и нередко оставалось совсем немного, чтобы они поругались. В тот день, когда мы узнали о смерти Старика, Кэт-позвонила ей, чтобы сообщить об этом, и дело кончилось скандалом по телефону. С грохотом захлопнулась дверь гостиной, и когда Кэт, громко топая, стала подниматься по лестнице, я сразу же понял, что лучше ни о чем ее сейчас не спрашивать. Я подождал, пока она приняла ванну, как всегда делала, чтобы успокоиться, и тогда, вытирая голову полотенцем, она пришла ко мне в кабинет, где я проверял сочинения по пьесе Шекспира.

– Мамочка не хочет, чтобы я ехала на ферму, – заявила она.

– Почему? – спросил я.

– А ты как думаешь? – сказал она, опуская взгляд на живот.

– Неужели потому, что ты беременна? – догадался я.

– Ну смех же, согласись, – возмущалась Кэт. – Господи, что, по ее мнению, может случиться?

– Она просто беспокоится о тебе, – предположил я. – Первый внук и все такое.

– Не защищай ее, Джон, – сказала Кэт. – Она вообще на карантин бы меня посадила до самых родов, будь ее воля.

– Да ладно тебе, – возразил я. – Не такая уж она плохая.

– Я вовсе не преувеличиваю, – сказала Кэт, растирая досуха грудь. – Я волнуюсь за нее, что она все время такой шум поднимает. А вдруг у нее какое-нибудь душевное расстройство? Я серьезно.

Судя по всему, Барбара представляла себе дом Отца окутанным ядовитыми испарениями, и если Кэт их вдохнет, то этого хватит, чтобы зародыш растворился, как посыпанный солью слизняк. Думаю, такое впечатление у нее сложилось после того, как она посидела рядом с Отцом на свадебном обеде. Она не заметила, что я наблюдал за ней, но всякий раз, когда Отец отвечал на ее вопросы о ферме, взгляд ее падал на его руки. Их картофельный цвет очень интересовал ее, как и тот факт, что он без каких-либо стеснений брал еду руками. Но они были абсолютно чистыми. Навоз-то давно пропитал кожу насквозь.

Мушкет тыкался носом в руки Кэт, Муха лаяла и вертелась на месте, возбужденная чужим запахом.

– А ну, иди отсюда, – сказала Кэт, отталкивая ее коленом, – давай-давай.

Отец высунул голову из окна и прикрикнул на обеих собак, чтобы отправлялись в свою конуру. Кэт отступила назад, я толкнул ворота, и со скрипом и скрежетом они начали открываться, пока не уперлись в старый фордовский трактор Старика, теперь уже, по сути, груду ржавого железа, а не машину.

Если присмотреться, все здесь подвергалось разрушительному натиску природы. С водосточных желобов свисала пышная растительность. Одна из водосточных труб разорвала державшую ее проволоку и завалилась. Пристройка, которую Отец со Стариком соорудили как-то летом, сгнила до полной непригодности. И то же самое происходило у Дайеров и Бисли. Жизнь на ферме – это непрерывный процесс починки и поддержания в исправном состоянии всего, что есть. Невозможно закончить ремонт. Ничего нельзя обустроить до конца. Ничего. Люди здесь умирали в процессе устранения очередной неисправности. Изнурительный труд и борьба с разрушительной силой природы передавались по наследству.

Кэт смотрела, как