схватил миску, в которой уже топтались шешки, и так, с чертенятами, и закинул её на полку. Торопливо, едва не упустив, поставил туда же и кружки, задвинул подальше. К тому времени, когда Марьяша с вёдрами показалась на пороге, Тихомир уже сидел у печи и выстругивал палочку.
— А, доченька родимая вернулась! — обрадовался он. — Дело тебе есть. Проводи гостя-то нашего до поворота на Нижние Пеструшки, а?
И подмигнул.
— Пил, — догадалась Марьяша. — Ты ж слово мне давал!
— Да будто мёдом напьёшься! Так, горло промочил, воды-то в доме нет. Тебя ещё когда дождёшься, пошла и завеялась… Человека, говорю, проводить надобно!
Марьяша прищурилась.
— Провожу, — недобро сказала она. — А как вернусь, отыщу, где ты непотребство это прячешь, да и вылью!
— Ну, счастливо, — попрощался Василий.
Тихомир, поднявшись, похлопал его по плечу, вроде как обнял.
— Ты задержи её там, а я перепрячу, — прошептал он, а вслух добавил:
— Будь здоров, Вася, лёгкого пути!
Глава 4. Василий пересекает границу
Перед тем, как уходить, Марьяша прихватила сеть, висевшую на стене под полкой.
— Ты чего, думаешь, того?.. — загадочно спросил староста и кивнул на Василия.
— А вот и поглядим, — хмуро ответила она.
На улице, само собой, Василий первым делом спросил про сеть, но Марьяша только отмахнулась.
— Там видно будет, — рассеянно сказала она, а потом, оживившись, спросила: — Куда путь-то держать станешь?
— Там видно будет, — ответил ей в тон Василий.
Он и сам пока не знал ответа. Просто надеялся, что всё это кончится, и он очнётся, и всему найдётся простое объяснение. Он точно знал только то, что уволится. И, может, вообще никогда в жизни не будет работать в рекламной сфере, ну её к чёрту.
При дневном свете деревушка оказалась совсем жалкая, грязная. Дома, низкие, бревенчатые, серые от дождей и ветра, стояли близко друг к другу, образуя кривую неширокую улицу. Крыши — все, как одна, без труб — покрыты были тонкими досками, разъехавшимися в стороны и до того измочаленными, что признать в них доски удавалось не сразу.
За домами виднелись огороды, заросшие по большей части сорной травой до пояса. Среди этой травы кое-где печально стояли яблони и вишни, да ещё в одном месте, кое-как расчищенном, торчала ровными рядками какая-то хилая поросль, видно, культурная, раз исчахла без полива.
Заборов тут не ставили, вместо них сажали подсолнухи. На их золотых шапках качались шешки, как воробьи, набивая щёки. А дорогу, похоже, и впрямь использовали как свалку. Василий, осматриваясь, заметил даже старый валенок, утопленный в подсыхающей луже. Рядом греблись куры, поклёвывая его.
Всю эту красоту обнимало тёплое синее небо, большое, какого Василий никогда и не видел, живя в городе. Наверное, такое небо только в деревнях и бывает.
— Чем вы тут живёте-то? — спросил Василий, осматриваясь. — Огороды, вон, запустили… Рыбу ловите?
И покосился на сеть.
— Царь-батюшка своей милостью не оставляет, — ехидно ответила Марьяша. — По его указу нам раз в четыре десятка дней провизию подвозят, непутёвым. У нас же тут ни зерна, ни мельницы, ни сеять, ни жать не умеем — нечисть, одно слово. Так и живём от обоза до обоза.
И добавила уже без насмешки:
— А то и рыбу ловим. Лес ещё выручает, грибы там, орехи, ягоды да мёд. Нешто нам много надо?
У крайнего дома Василий огляделся, надеясь увидеть дядьку Добряка, который превращается в медведя, но не заметил его. Зато по другую сторону дороги на занозистой рассохшейся лавке сидели двое парней, вытянув ноги с копытами, и лузгали семечки. У обоих тёмные волосы до плеч, ремешками перехваченные, и одинаковые рубашки без вышивки.
Василий посмотрел на свою — а у него с вышивкой, — вспомнил, что забыл джинсы и толстовку в доме старосты, да и махнул рукой. Если это всё не по-настоящему, то и какая разница?
Один из парней свистнул заливисто, а второй окликнул:
— Эх, хороша Марьяша, да не наша! Жениха нашла? Что за чёрт косматый?
— Сами вы черти, — беззлобно ответил Василий.
Парни рассмеялись, как будто он сказал что-то глупое и потому смешное.
— Не заговаривай с ними, ну их, — сказала Марьяша и даже головы не повернула.
На дорогу, брошенная им вслед, упала ощипанная шапка подсолнуха. Волк залаял, а парни опять загоготали.
— А чего вы тут порядок не наведёте? — поинтересовался Василий, когда они уже вышли за ворота и спускались с холма. Луг отсюда казался зелёным, как изумруд, а вдали, у леса, паслись коровы. Небольшое стадо, голов десять.
— Порядок? — переспросила Марьяша, остановилась даже. — А это и есть порядок для мест, где нечисть обитает. За это нас от добрых людей и отселили.
Она пошла дальше, широко шагая, и Василий поспешил за ней.
— А домовые? — не согласился он. — Я же помню, в сказках читал, они хорошие, людям помогают.
— Хорошие? — прищурилась Марьяша. — Так зашёл бы к дядьке Молчану да проверил. Может, ещё доведётся.
Они ещё немного прошли в молчании, и Василий спросил, оглядываясь:
— А ырка этот где, ты его не боишься? А то сковороду не взяли…
Марьяша фыркнула.
— Днём-то? Днём он прячется.
Говорила она теперь коротко и сухо, как будто что-то испортило ей настроение. Может, обиделась, но Василий не мог взять в толк, что он сделал не так.
— Случилось что? — спросил он.
Спросил, и самому смешно стало. Если ему это всё мерещится, то какая разница вообще?
— Да что ж могло случиться? Всё ладно, — ответила Марьяша ещё суше, блеснув глазами.
Василий пожал плечами. Не хочет говорить, её дело.
Они шли по лугу, который при ближайшем рассмотрении оказался не таким уж изумрудным. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не вступить в коровью лепёшку, а то кроссовки белые, жалко. Тут Василий сообразил, что вчера прошёл этот луг, не разбирая дороги, а после бани ещё петлял по деревне, но с утра его обувь оказалась чистой. Не иначе, Марьяша постаралась.
И опять подумал: если он в коме или вроде того, то и зря ищет логику. Может, кроссовки каждое утро будут становиться чистыми сами по себе.
А всё же этот бред затянулся. Чего доброго, так он здесь и целую жизнь проживёт, пока очнётся.
Не может же это быть реальностью? Ну, есть городская легенда про горку в старой части парка. Ну, съехал он по трубе. Ну, полнолуние было, и ворона каркнула, и облако закрыло луну, и что? И что?..
Никаких других миров не бывает, это же и дураку ясно.
Василий погрузился в раздумья. Если он продолжает видеть всю эту фигню, значит,