— М-м-м, — произношу я, отступая назад. — Что… вы делаете?
— Разглядываю ваши груди, — замечание по существу, за которым следует большой глоток водки.
Мой испуг испарился. Теперь я взбешена. После такого дня, какой у меня был, я стою тут с этим извращенцем, с этой вонючей кучей волосатого мусора, которая еще смеет отпускать на мой счет унизительные замечания.
Я уже собираюсь высказать ему все это, но вдруг ловлю его взгляд.
— Послушайте, — говорю я, удивляясь тому, что он меня так резко охладил. Глаза ведь совершенно обычные. Два голубовато-зеленых круга, немного розовые от водки белки. Но почему-то они произвели на меня странное действие, такое чувство, что за мной гонится призрак, из-за чего по спине ползут мурашки. — Я ведь только поинтересовалась, нельзя ли сделать музыку немного потише, — теперь голос у меня уже совсем слабый, он замирает в приглушенном расстоянием шуме уличного движения.
Мужчина ничего мне не отвечает. Просто икает, бесшумно закрывает дверь и исчезает, оставив после себя запах немытой затхлости.
— Извращенец, — говорю я, обращаясь к невидимой аудитории, и пускаюсь в обратный путь по каменным ступеням к себе в квартиру, к той самой Дейзи.
И, войдя в квартиру, я вдруг замечаю, что музыки нет.
Он не просто убавил громкость, он ее совсем выключил.
— Извращенец, извращенец, — бормочу я, бросаясь на диван.
13
На работе я не говорила про собеседование. Не могла же я и в самом деле им об этом сказать. Та работа не имела никакого отношения к аккуратному нанесению контура для век или блеска для губ.
Как бы то ни было, но надо сделать так, чтобы Лорейн ничего не заметила. Лорейн — это моя начальница. Или что-то в этом роде. На работу меня нанимала не она, но именно она последние сто лет или около того была ответственной за прилавок «Китс косметикс». С ней мне приходится говорить, если нужно поменять часы работы или если мне нужен выходной.
Это с ней мне приходится объясняться, если я проспала и опоздала. Вот как сейчас.
— Фейт, за этим прилавком работаем только мы с вами, — говорит она мне тоном школьной учительницы. — Было бы неплохо, если бы вы приходили на работу вовремя.
— Да, конечно, — отвечаю я, потея под слоем пудры-основы. — Простите, я немного опоздала. Все потому, что… — потому что? Потому что мне снилось, что Колин Фаррел кормит меня шоколадными конфетами, и мне не хотелось его останавливать? — …потому что я налетела на эту старушку, ну вы знаете, на Джози, которая приходит по субботам, чтобы наложить макияж, и она спросила меня, как закрыть старческие пятна на коже. Вы же знаете, когда она начинает говорить, уйти от нее невозможно, — вообще-то это правда, хотя и неполная.
С минуту мне кажется, что Лорейн смотрит сквозь меня. Но потом я вспоминаю — она всегда так смотрит. По крайней мере, с тех пор, как стала дюйм за дюймом делать подтяжки кожи на лице.
— Хорошо, — отчеканила она. — Пожалуйста, чтобы этого больше не было.
— Даю вам слово.
По вторникам за прилавком «Китс косметикс» делать нечего, и это утро не исключение. Фактически, оглядывая всю торговую площадку магазина, я вижу только персонал. Девушек в белых халатах в отделе лечебной косметики, которые, кажется, вот-вот приступят к операции. Сияющих, с головы до ног золотистых девушек из отдела «Клэринс» — сплошные улыбки и локоны. Женщин из отдела «Ланком», весь день выслушивающих рассказы о разводах. И этих подчеркнуто сексуальных девчонок, что работают на «МАС», с их ретро-стрижками под восьмидесятые и лепетом под малолеток.
Идиотизм какой-то.
Хоть мы все работаем в одном магазине, но продавщицы разных косметических фирм меж собой почти не общаются. Как будто мы на карантине или что-то в этом роде. Так хранят продавщицы верность своим торговым маркам.
Невозможно подловить девушку из «Клэринс», накладывающую на себя косметику «Сен-Тропез», или девушку из лечебной косметики, замазывающую следы от похмелья слоем бальзама «Бьюти флэш». Так же веду себя и я по отношению к «Китс». Я никогда не пользуюсь косметикой других фирм. Каждый день накладываю себе на лицо одну и ту же пудру-основу. И Лорейн, не сумевшая сохранить верность двум мужьям, тем не менее остается преданной своей торговой марке.
Все это выглядит особенно странно, когда покупателей нет. Девушки просто стоят, разбросанные по всему залу, или сидят на табуретах и подозрительно разглядывают друг друга, окопавшись в своих косметических укреплениях, а то и пробуют на себе тот или иной косметический товар.
Именно этим сейчас занимаюсь я.
Когда Лорейн уходит на свой ранний обед, я принимаюсь играть с различными комбинациями губной помады и теней для глаз. Я решаю оформить свое лицо в розовато-лиловых тонах. По-моему, они мне идут. Хотя губы получились чуть великоваты.
Я чувствую, что у меня что-то не то с ногами. Потом вспоминаю. Я ведь оставила включенным телефон, и это он вибрирует. Строго говоря, его следует выключать, но когда в мире всего два-три человека знают мой номер, включен он или выключен, не имеет значения. И поскольку Лорейн нет, как нет и покупателей, я решаю ответить на звонок.
— Алло!
По тяжелому дыханию в трубке можно предположить, что мне решил позвонить сам Дарт Вейдер, та громадная туша из «Звездных войн». Но потом раздается голос. Слабый, перепуганный.
— Фейт, — и вновь тяжелое дыхание.
— Элис, это ты? Что с тобой? — две девицы из лечебной косметики взглянули на меня с подозрением.
— Пожалуйста… выйди ко мне, — голос полон отчаяния.
— В чем дело? Что случилось?
— Мне нужно, чтобы ты пришла… Я… прости… я не могу…
— Эл, я на работе.
— Прости… прости…
Я смотрю на часы. В конце концов, это только работа, говорю я себе. Мне важнее подруга. Да и потом, может быть, я успею вернуться до того, как Лорейн закончит обедать.
— Где ты?
— На Спринг-стрит, — задыхается она, — я в… телефонной будке.
— Хорошо, — вздыхаю я, — жди меня там.
14
Первые приступы паники у Элис появились, когда умерла ее мать.
Первый она помнит так, как будто это было вчера. В тот момент она была в магазине «Теско», искала томатную пасту в банках. Вдруг все вокруг как бы замкнулось. Сердце у нее бешено забилось, кожа вся стянулась от страха, и она решила, что умирает.
Она описала мне, как все этикетки на банках, стоявших на полках, на бешеной скорости пронеслись у нее перед глазами. Каждое их слово несло в себе угрозу и страх. «Каронара» или «Аррабиата» вдруг приобрели зловещий смысл, понятный только ей одной. Ллойд Гроссман и Пол Ньюмен превратились в улыбающихся врагов рода человеческого. Все шумы супермаркета ушли далеко, их звучание исказилось и похоже было на шум в раковине. Она так это определила.