Из окна императорского дворца на входящие в гавань корабли угрюмо смотрел рослый чернобородый мужчина в черном клибанионе и с мечом на поясе. Рядом с ним стоял невысокий человек в роскошных шелковых одеяниях, усыпанных золотом и драгоценными камнями. Пухлое, как у младенца лицо, могло бы выглядеть даже добродушно — если бы не колючие серые глаза, холодно созерцавшие гостей с Севера.
— Это позор империи, — проворчал Варда Склир, отворачиваясь от окна — сколько сил, сколько жизней было отдано для того, чтобы отбросить язычников от столицы. А теперь мы сами пускаем их к себе!
— Осторожнее, почтеннейший Варда, — тонкий голос мужчины выдавал отсутствие у него мужского достоинства, — подобные речи иной может принять и за измену.
— Измену! — Варда сплюнул, — а эти варвары здесь — что они такое?! Я говорил с императором, когда мы возвращались обратно, пытался предупредить, образумить, но...он слышит только себя. Словно его околдовал этот чертов Сфендослаф! А может, — он изменился в лице, пораженный только что пришедшей ему в голову мыслью, — может, так оно и случилось? Недаром ведь говорят, что жена росского катархонта — ведьма.
— Языческие чары бессильны перед теми, кто истинно предан Господу нашему, — вздохнул паракимомен Василий Лакапин , - если только сын святой Церкви сам не впускает беса в свою душу. Пойдем, почтенный Варда, здесь может быть слишком много недобрых ушей для столь смелых разговоров. В моих покоях я познакомлю тебя с теми, кто разделяет наши опасения. За чашей доброго вина, все мы, кому не безразлична гордость и слава Римской Империи, вместе обсудим, что делать с этой напастью, — он снова указал на входящие в гавань корабли, — а также тем, кто позволил свершиться этому поруганию.
Варда Склир с трудом удержался от неприязненного взгляда — хитрый евнух, служивший уже третьему басилевсу, вызывал естественное неприятие у прирожденного вояки. Однако появление россов в стенах Константинополя ему нравилось еще меньше — и поэтому полководец дал себя увести на встречу с неизвестными «единомышленниками».
— Давай! Быстрей!! Скорей!!!
Басилевс, в избытке чувств, замолотил кулаком о подлокотник трона, когда смуглый возница, ведший колесницу, запряженную четверкой коней, вырвался вперед, обогнав соперников и, наконец, пересек красную ленточку. Оглушительный рев, разнесшийся со всех трибун, точно также приветствовал победу императорского фаворита. Сам же Цимисхий, небрежно помахав рукой ревущей от восторга толпе, сияя от восторга, повернулся к сидевшему рядом в императорской ложе катархонту россов.
— Что скажешь, мой угрюмый друг? Сдается мне, в Скифии нечасто увидишь такое?
В столице империи князь носил чуть более роскошный наряд, чем обычно: его плечи прикрывал темно-синий плащ, отороченный куньим мехом, на голове красовалась полукруглая шапка из черного бархата с красными узорами. Из украшений же, кроме, привычной серьги князь надел на шею золотую гривну. Впрочем, в богатстве наряда Святослав все равно проигрывал Цимисхию, разодетому в пурпурный плащ, расшитые золотом туфли из красного сафьяна и украшенную жемчугом стемму в светлых волосах.
— Всяких красот в Царьграде я и вправду увидел достаточно, — равнодушно пожал князь могучими плечами, — что и говорить, у вас умеют пустить пыль в глаза. Но я приехал сюда воевать, а не глазеть на ваши игрища — и пока не увидел обещанной великой рати, с которой мне предстоит идти на полудень.
— Сейчас увидишь, — пообещал император, вставая с трона и вскидывая руку, — народ Рима, прошу тишины и внимания! Сегодня мы приветствуем в Городе нашего нового друга и верного союзника, наместника северной Мисии, могучего катархонта россов Сфендослава Храброго.
Нестройный гул стал ему ответом, когда толпа на ипподроме со смесью страха и любопытства, уставилась на недовольно хмурившегося князя. Впервые оказавшийся в Городе Царей, — в который он еще год назад рассчитывал войти не иначе как во главе победоносного войска, устроив лукавым грекам кровавую баню, — и по сей день князь Руси не вполне отошел от открывшегося ему многолюдства. И сейчас, когда взоры тысяч глаз устремились на него, Святослав почувствовал себя неловко — словно один из тех дрессированных медведей, которых водили скоморохи по улицам Киева. И точно также недовольно поглядывали по сторонам и дружинники князя, их тех, кто был допущен в императорскую ложу, рядом с императорскими «бессмертными». Однако сам Иоанн как будто и не замечал смущения варваров.
— Пусть наши гости поймут, — продолжал Цимисхий, — сколь велика ромейская сила, частью которой они стали отныне. Пусть россы увидят, с кем они будут сражаться плечом к плечу, вместе против нечестивых агарян.
Святослав недоуменно вскинул брови — уж кого-кого, а ромейских вояк, самых разных он навидался достаточно, — однако император уже дал знак и тут же оглушительно взревели трубы, загудели рожки, ударили барабаны и ворота, из которых на ипподром выносились кони, вновь приоткрылись. На сей раз появились уже не колесницы: лязгая железом и оглашая воздух воинственными кличами, на поле ипподрома выезжали закованные в сталь всадники — непобедимые императорские катафракты. Следом за ними шли легковооруженные всадники — трапезиты, потрясавшие копьями, а потом, мерно чеканя шаг, шла пехота: сначала скутаты, вооруженные до зубов, закованные в сталь воины, а за ними шли легковооруженные псилы и токсоты — лучники и пращники. Затем, — и тут уже Святослав недоуменно обернулся на Цимисхия, — вновь пошли катафракты.
— От каждой тагмы и от каждой фемы мы выставляем отдельную армию, — перекрывая вой труб, крикнул в ухо Святославу Цимисхий, — и каждый стратиг хочет показать, что у него есть все рода войск. Это нам тоже пригодится, когда мы пойдем на юг!
Святослав кивнул, удовлетворенный ответом и вновь перевел взгляд на ипподром на котором появлялись все новые и новые полки: конные и пешие, осененные знаменами с ликами Христа и святых, — могучая, неудержимая, грозная сила. Даже крикливые болельщики ипподрома, невольно притихли, только сейчас в полной мере проникнувшись осознанием всей мощи имперской армии. Впечатлялся и Святослав, — ровно до тех пор как прозорливый взгляд воина не отметил повторяющиеся лица, мелькавшие то средь лучников-токсотов, то среди чеканящих шаг скутатов. Подмечал он повторяющиеся черты и средь закованных в сталь катафрактов и даже средь их коней — долгое общение с кочевниками уграми и печенегами приучило и самого князя неплохо разбираться в лошадях.
Пренебрежительная усмешка искривила губы Святослава, когда он понял, что перед ними прогоняются одни и те же части, только что меняющие оружие и доспехи. Греки, пусть даже и союзники, остаются греками и невероятная мощь, сплошным потоком текшая по ипподрому, была, конечно, грозной, но уж точно не неодолимой силой. Святослав покосился на Цимисхия, — дурачили ли самого императора или же он сам разыграл этот спектакль, рассчитанный на недалекую чернь и «простодушных» варваров? Скорей всего, второе — кем-кем, а легковерным простаком Цимисхий уж точно не выглядел. Да и на лицах ромейских полководцев, сидевших в императорской ложе, тоже читалось скучающая усмешка — они тоже все понимали. Что же, князь не собирался никого разубеждать — оно, и к лучшему, если ромеи будут считать его простачком, «лесным медведем», неспособным раскусить столь незамысловатый обман.