В прежние времена, может быть, и в самом деле богатым караванам угрожала какая-нибудь опасность этого рода; но во время нашего пребывания в Вади-Хальфа тамошняя торговля составляла монополию правительства и караван-сарай стоял без всякого употребления. Во всяком случае, нам он очень пригодился.
Для путешественника, очутившегося в таком безынтересном месте, всегда бывает приятно немедленно найти себе пристанище и не выгонять ради этого какую-нибудь беззащитную семью туземцев из их бедной хижины. К тому же жилища барабров,[4] хотя почище и уютнее феллахских мазанок, сбитых из нильского ила, все-таки очень плохи. Они с виду похожи на четырехсторонние, усеченные сверху пирамиды, сложены из необожженного кирпича, не имеют световых отверстий (слово «окно» не желаю упоминать всуе) и освещаются внутри посредством единственного входа, кверху расширенного и прикрываемого на ночь циновкою из плотно связанных пальмовых листвяков, называемых «джерид». Пол в нубийских домиках часто покрыт пестрыми, искусно сплетенными из соломы ковриками или просто состоит из вбитой земли. Внутри хижины, кроме постели, состоящей из такой же плетенки, как и дверь, но только на четырех ножках, да нескольких деревянных чашек и глиняных горшков, нет решительно никакой утвари.
Жители Вади-Хальфа ни нравами, ни обычаями, ни телосложением, ни наружностью и духовными способностями — словом, ничем, кроме некоторых особенностей своего наречия, не отличаются от остальных обитателей Нубии, вплоть до старой Донголы. Их язык, по близкому сходству своему с эфиопскими наречиями, указывает на происхождение барабров от эфиопов, что, по-видимому, подтверждается также и телосложением нубийских племен.[5] Нубийцев можно назвать здоровым народом. Первое, что бросается в глаза, когда вступишь в их области, — это совершенное исчезновение глазных болезней. Как самые страны и народы Северо-Восточной Африки резко и внезапно друг от друга отличаются, как природа здесь делает странные скачки, разделяя лишь несколькими шагами плодоносные нивы от суровых, безжизненных пустынь, так распределяются здесь и болезни. В Асуане свирепствует эпидемия, а за милю оттуда, в селении Шеллаль, о ней знают только по слуху. Можно достоверно сказать, если встретишь слепого или кривого бербера, что он лишился зрения не на родине, а в Египте. Зато в Нубии чрезвычайно опасны какие бы то ни было раны: малейшая царапина разбаливается на целые месяцы. Многие из наших спутников по неделям страдали от последствий самых обыкновенных порезов».
Между тем старший Брем прислал из Рентендорфа хороший совет по ловле птиц. В письме сыну от 13 сентября 1843 года он делился своим опытом: «Будь прилежным, так чтобы в скором времени добиться успехов в препарировании, и неустанно трудись, чтобы добыть как можно больше птиц».
Наконец поездка была продолжена на верблюдах, в обход порога. Насколько хватало глаз, везде были камни, песок и снова камни. Сотни скалистых островков препятствовали течению Нила, который с ревом пробивал себе дорогу среди камней.
Следующий отрезок пути был покрыт с помощью маленьких юрких парусников и проходил вдоль мрачной каменистой равнины.
«Самые печальные земли, которые я когда-либо видел, — записал Брем в дневнике. — Высокие голые скалы, почти вертикально вздымающиеся прямо со дна реки…»
Но опытный шкипер и отважные матросы преодолели все препятствия, которые были для них детскими развлечениями.
Сильный ветер задерживал продвижение, и запасы продовольствия неумолимо сокращались. Завтрак теперь состоял из чашки кофе и печенья, обед — из сухого риса, а ужин — из неопределенного содержания водянистого супа.
Из дневника: Приключения на стремнине
«20 ноября мы пришли к шеллалю[6] Семне. Вся громадная масса нильских вод стремится тут через три перехвата, или ущелья, не больше 40 футов шириною; у верхнего конца этой быстрины уровень воды положительно на 6 футов выше, чем за три сажени оттуда, вниз по течению. Мы на всех парусах подплыли к первому из этих бушующих проливов, наши матросы, захватив с собою крепкий канат, бросились в пенистые волны, переплыли быстрину и прикрепили к глыбе камня канат, следовательно, и самую барку. Так мы стояли на месте, пока со всех восьми судов сошла и соединилась наша команда; тогда каждую из дрожащих барок протащили за веревки через стремнину, меж тем как волны яростно хлестали нам навстречу и чуть не заливали через нос.
По обеим сторонам этих проходов, на береговых утесах, стоят развалины небольших, но очень изящно построенных храмов, относящихся ко временам фараонов и украшенных иероглифами необыкновенно тонкой работы.
Если ветер постоянно благоприятный, то все быстрины каменной долины минуют в 6–8 дней плавания.
На этот раз ветер был нам не совсем попутный, поэтому мы в 3 дня сделали не больше полутора немецких миль. Ни миссионеры, ни наша корабельная прислуга не ожидали такого неудачного плавания и не приготовились к нему. Съестные припасы стали подходить к концу, и, несмотря на самую скудную раздачу порций, на всех судах настал серьезный пост.
Пользуясь безветрием, наши матросы тщетно бегали по окрестностям за целые мили, отыскивая чего-нибудь съедобного. Вместо овощей они ели дикую траву, какая им попадалась изредка, и то в очень малом количестве, и при всем том постоянно были в хорошем настроении духа, пели и смеялись. Мы, европейцы, гораздо труднее переносили недостаток пищи и от всей души вздыхали о свежем мясе и овощах. Утром выпивали по чашке кофе с морским сухарем, в полдень нам давали пилав, то есть просто сухой рис, а вечером жидкий суп. Все наши кушанья были очень невкусны, потому что запас топленого сала давно уже истощился. Я застрелил нильского гуся: мясо его показалось нам настоящим лакомством, за которое мои европейские товарищи наградили меня самыми приветливыми лицами, а нубийцы немало дивились удачному выстрелу.
На одном из противолежащих каменных островов, футов за триста впереди, завидел я двух нильских гусей; это красивые, но очень робкие птицы; однако, принимая во внимание, что нас отделяло от них такое широкое пространство бушующих волн, кое-где образовавших даже водопады, гуси, очевидно, считали себя в полной безопасности. Однако мое превосходное ружье настигло их: я попал самцу пулей в грудь; он еще попытался взмахнуть крыльями, но упал мертвый на берегу островка.
Прислуга всех судов — которой набралось в этом месте более двадцати человек, — следила глазами за моею охотой и приветствовала удачу громким воплем одобрения. Но я все-таки был далеко от добычи, которая лежала по ту сторону широкого волнующегося речного рукава. Тогда один из матросов, в надежде на бакшиш, взялся достать птицу. Он лег на деревянный обрубок и вместе с ним бросился в воду. Кипящие волны, казалось, хотели поглотить его и, действительно, не раз скрывали его от наших глаз, но он бодро работал руками, благополучно добрался до цели и без всяких повреждений воротился назад с птицею в руке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});