Первые две недели я, не переставая искать слонов, выбирал место для разбивки лагеря. Хотелось найти уединенный уголок с прохладной питьевой водой, речкой для купания, прекрасным видом, изобилием животных в окрестностях и малым количеством насекомых. Я осмотрел несколько мест, но ни одно из них полностью не отвечало моим требованиям.
Однажды в поисках слонов я очутился в устье Ндалы. Я добрался туда в разгар дневного пекла, чуть раньше времени, когда на пляже появляются слоны, и решил подняться по руслу пересохшей реки до обрыва. Все замерло в раскаленном безмолвии, только мы со смотрителем шли вперед, почти ослепнув от сверкания песка. И вдруг за поворотом речки слуха коснулась тихая музыка, я посмотрел в сторону обрыва и увидел тонкую серебристую нить водопада, устремлявшегося с отвесной скалы в каменистую расщелину. Чуть дальше появились водяные растения. И, наконец, я достиг места, где речка исчезала в песке. Широкая звериная тропа, пробитая множеством животных, проходила между скалами прямо к водоему, куда скатывался водопад. Виднелись четкие следы львов, носорогов и буйволов, но в основном следы принадлежали слонам. Вода была чистой и казалась прохладной. Смотритель подошел к водоемчику меж скал и стал пить.
— Маджи мазури сана (Очень хорошая вода), — сказал он.
Над водоемом высился скалистый берег, и, к неописуемой радости, я заметил раскидистые кроны нескольких акаций тортилис, бросавшие тень на плоскую площадку — идеальное место для лагеря. Деревья носили следы почесываний носорога. То был нетронутый уголок Африки, и я решил как можно быстрее устроиться здесь.
Лагерь посреди парка станет отличным центром, надо только проторить автомобильную дорогу. Обратно мы шли через светлый лес акаций, шатром укрывавших землю. Через десять минут мы уже оказались у тропы, а еще через двадцать минут — у машины.
На следующий день я вернулся туда в сопровождении моего друга Алана Рута, кинооператора-анималиста. На его «лендровере» мы пробили дорожку между деревьями до самого водопада. Хранитель парка Джонатан Муганга выделил нам несколько дорожных рабочих для вырубки кустарника, и некоторое время спустя там появилась сносная дорога. Вместе с Аланом мы вскарабкались на скалу, с которой низвергался водопад, и добрались до маленькой песчаной площадки. «Ну, старина, какой вид!» — воскликнул он.
Мы стояли над деревьями, слева открывалась вся северная часть парка, прямо под нами бесконечным ковром стелились кроны акаций, а за ними сверкала гладь озера. По другую сторону вздымался морщинистый массив горы Эссимингор.
О лучшем месте нельзя и мечтать: туристов нет, слонов много, вода в изобилии.
Строительство лагеря и составление фототеки слонов проходили одновременно. План дома был чрезвычайно прост: две просторные рондавеллы, соединенные верандой под соломенной крышей. Одна рондавелла предназначалась для лаборатории, другая служила рабочим кабинетом. Веранда между ними была жилой частью. Я вместе с бригадой рабочих, каменщиков и столяров приступил к строительству. Старенький «лендровер» кашлял и задыхался, таская песок и камни с реки, и однажды надорвался — сломалась задняя ось. Джонатан Муганга опять выручил меня, дав грузовик для перевозки стройматериалов. Мало-помалу кучи песка и камня росли, а степы с каждым днем становились все выше и выше. Я покинул гостиницу и устроил штаб в просторной палатке «а ля Маньяра», откуда мог руководить стройкой и вживаться в страну слонов.
Русло реки Ндала оказалось превосходным местом для наблюдения. Обширные водоемы, круглый год полные воды, находились как раз посредине между барьером, перекрывавшим путь животным, на юге и деревней Мто-ва-Мбу на севере. Лагерь лежал неподалеку от сужения между озером и обрывом — в месте самого доступного водопоя. Таким образом, в поле зрения попадали слоны, двигавшиеся и к северу и к югу.
Часто, бросив взгляд па реку, я видел колонну слонов, идущих вдоль берега к песчаным отмелям. Это позволяло проверять знакомых животных, и я надеялся, что вскоре количество неизвестных мне особей сойдет к нулю. Когда я поселюсь здесь, можно быть уверенным, что рано или поздно произойдет знакомство почти со всеми слонами, живущими в Маньяре.
Много забот вызывала проблема определения возраста слонов. Не зная даже примерно возраст каждой отдельной особи, невозможно представить скорость их размножения. К примеру, как определить, какого слоненка я вижу — годовалого или двухлетку? Следовало провести оценку различных возрастных групп популяции. Повышенный процент молодых животных — свидетельство нормального функционирования цикла размножения.
У водоемов Ндалы я видел слонят всех размеров; на первый взгляд их было очень много. Но такие наблюдения не имеют никакой ценности, если не знать, сколько времени понадобилось им, чтобы достичь своего роста. Охотники, проходившие через парк, утверждали, что слоны живут до ста лет и более. По их словам, возраст легко определить по складкам кожи. Кроме подобных малоубедительных указаний, другой информации о возрасте диких африканских слонов не существовало.
По счастью, когда я начинал исследования в Маньяре, на крупнейшее земное млекопитающее — африканского слона — обратил внимание доктор Ричард Лоуз, ученый, широко известный своими работами по китам. Он был директором Наффилдского центра по изучению экологии тропических животных в Уганде. Его основной исследовательской территорией служил национальный парк Мерчисон-Фолс (ныне переименованный в Кабалегу). Любое серьезное изучение экологии вида начинается с выработки надежного индекса для определения возраста животных, и он занялся этим.
Я попросил у Джона Оуэна «лендровер» для поездки в Уганду и спустя сутки прибыл в Кампалу, пересек город и добрался до кафедры зоологии Университета Макерере. Мне посчастливилось: Лоуз находился там и готовился к лекции.
Несмотря на чрезвычайную загруженность, доктор Лоуз уделил мне час. Я внимательно выслушал его сжатый рассказ о превосходной программе исследований, которую он уже начал воплощать в жизнь. Доктор Лоуз говорил о проблемах слонов Кабалеги — масштабы парка были несравнимы с Маньярой, подробно остановился на методе определения возраста слонов на основе изучения их трупов и особого строения зубов и их развития. Лоуз собрал 385 нижних челюстей как со скелетов, так и с животных, убитых ради научных целей.
У слона с каждой стороны верхней и нижней челюстей имеется по шесть зубов, то есть всего 24 зуба. Они прорезаются и сменяют друг друга в определенные сроки. Слон пользуется только двумя зубами из каждых шести. Зубы растут в задней части челюсти и постепенно сдвигаются вперед, заменяя изношенные, которые в конце концов выпадают. При рождении формируются лишь три первых зуба. Их легко узнать по малым размерам, «волнистой», более тонкой эмали и относительно хрупкому строению. Первый зуб, едва превышающий по размеру человеческий зуб мудрости, выпадает к концу первого года. Нагрузка переходит на второй коренной зуб, который служит животному до четырех лет. Затем он выпадает и уступает место третьему коренному зубу. К концу жизни легко различить шестой коренной зуб, ибо за ним в деснах других зубов нет, а костная альвеола сплющивается и затвердевает. Труднее всего определить четвертый и пятый коренные зубы. Но после тщательнейших замеров и нанесения на график длины и ширины всех зубов Лоуз заметил, что точки кривой образуют шесть характерных групп, соответствующих шести зубам.