…У фрегата «Светлана» впереди большое заграничное плавание. Личному составу предстоит побывать на Мальте, в Неаполе, далекой загадочной Америке. И вот наконец в первый день нового, 1877 года русский фрегат встал на рейде в Норфолке, штат Вирджиния. Наших моряков здесь встречали восторженно, им было посвящено немало статей в местной прессе. А командующий американской северо-атлантической эскадрой, которая стояла в Норфолке, адмирал Френхард, дал в честь гостей на фрегате «Хардфорд» парадный обед. Вот как описывает его 27 января в дневнике великий князь Константин:
Сегодня в честь русских американские моряки дают большой бал в Navy Yard (Морской клуб. – Авт.), все в полной форме… Мы увидели большое здание… Зала была устроена из парусной: потолок и стены ее завешаны флагами всех наций и цветов; направо, осененное русским штандартом, под балдахином, председательское место, где находились старые почтенные дамы и генералы; налево – галерея для музыки. Зала была уже полна народу.
В феврале августейшие кузены Константин и Алексей отправились поездом в Нью-Йорк. Они вовсе не афишировали свое пребывание в этом городе, стараясь, осматривая достопримечательности, по возможности оставаться в тени. Любопытство американцев, проявлявших по отношению к ним повышенный интерес, несколько смущало молодых людей. Ранним утром 17 февраля, стараясь остаться никем не замеченными, они покинули отель и добрались в карете до железнодорожной станции. Поездом вернулись в Норфолк, и, как только они оказались на борту фрегата, «Светлана» покинула гавань. Два месяца продолжалось плавание русских моряков у берегов Северной Америки. 20 апреля президент Северо-Американских Соединенных Штатов решил устроить в честь великих князей Константина Константиновича и Алексея Александровича парадный обед. В сопровождении свиты они направились в Вашингтон…
Утром подъехали к Капитолию – зданию конгресса США. После посещения зала Сената все присутствующие направились на «большое кольцо Капитолия», откуда президент обратился с речью к народу. По сути дела, «этой речью президента вся церемония торжества кончилась». В столице США великие князья посетили также один театр и Музыкальную академию.
В эти же дни Константин пишет одно из первых лирических стихотворений. До литературного мастерства, которое он приобретет спустя всего лишь несколько лет, когда станет известным под криптонимом К. Р. (Константин Романов) поэтом, ему еще далеко. Строки пока – ученические, неуклюжие:
Вижу ль глаза твои.Лазурью глубокие,Душа им навстречуИз груди просится.И как-то весело,И хочется плакать,И так бы на шеюТебе я кинулся.
На создание этого стихотворения Константина вдохновил образ морского офицера Меньшикова, с которым он, находясь на корабле, постоянно встречался в кают-компании и на палубе.
Вообще это свойство натуры – не на шутку влюбляться в молодых пригожих военных – впервые проявилось у великого князя лет в двенадцать. Именно тогда он впервые с удивлением почувствовал, что мечтает о новых и новых встречах с понравившимся ему молодым человеком, хочет беседовать с ним, коснуться руки… Потом, если не было возможности продолжить близкое знакомство, все это как-то забывалось, и вдруг – новая влюбленность, непонятное томление.
Летом 1876 года Константин делает в дневнике несколько записей, в которых пытается проанализировать собственный характер, наклонности, которые, чувствуется, удивляют его самого: «У меня странный характер, я обожаю красоту, но вовсе не женскую – красоту мужественную». Дальше – еще более откровенное признание: «Мужская красота меня соблазняет». Словно подчеркивает его такая вот запись: «Скучна мне и мысль о любви к женщине».
Именно в эту пору, за несколько месяцев до нового плавания, великий князь потерял голову из-за молодого гусара Дмитрия Голицына. Познакомиться лично с объектом своей страсти так и не удалось, но это Константина не очень-то и печалит. Гораздо важнее для него – собственное душевное волнение, переживания об обожаемом Димке.
Но длится эта страсть недолго. Стоит молодому человеку оказаться на борту фрегата, и в сердце его вспыхивает новая любовь. Это офицер Меньшиков, за которым он готов буквально следовать по пятам, выполнить любое его желание. 3 сентября Константин делает в дневнике запись, в которой пытается объяснить свое увлечение мужчинами: «До сих пор мысль о любви к женщине мне скучна и противна, я хочу силу, свободу, лихое молодечество, удаль».
Но вскоре он понимает, что это самообман. Ведь офицеры, собираясь по вечерам в кают-компании, нередко, выпив рюмку-другую вина, с гордостью рассказывают товарищам о своих победах над хорошенькими женщинами, а в портах, куда заходит фрегат, спешат вовсе не в музеи, а в публичный дом. Видя все это, слушая рассказы сослуживцев, великий князь невольно приходит к мысли, что «любовь к мужчине в восемнадцать лет так неестественна».
Но он тем не менее продолжает частенько прохаживаться возле каюты своего обожаемого Меньшикова. Вздыхает украдкой, с трудом сдерживает порывы, «чтоб не дать волю рукам и не погладить его». Не обратить внимания на странное поведение великого князя просто невозможно! Меньшиков давно уже догадался о чувствах, которые испытывает к нему Константин, и как-то даже попытался вразумить его – негоже так себя вести, ведь его императорское высочество, того и гляди, может стать посмешищем команды. Не дай бог довести до этого!..
Разговор этот, хоть и был тягостным, сыграл все же положительную роль. Ведь до сих пор Константин не мог самостоятельно разобраться в порывах своей неокрепшей души. Он жил в кругу семьи, и интимные взаимоотношения, прежде всего между мужчиной и женщиной, были для него загадкой. Он пытается подавить свои чувства к Меньшикову, но дается это нелегко.
И вот, когда фрегат стоял в гавани Нью-Йорка, компания нескольких подвыпивших морских офицеров затащила как-то великого князя в публичный дом. Едва переступив порог заведения, каждый из моряков выбрал себе подругу по вкусу. Зазвенели бокалы, запенилось в них шампанское. Повсюду слышны были шутки, смех… Кто-то уже и в номера поднялся, а оробевший от всего увиденного и услышанного Константин так и стоял в общей зале, прижавшись спиной к стене. Стоило ему опуститься на стул, как женщины окружили его. «Они мне говорили, что я красив, хорош; трогали меня, жались. Одна совсем села на меня, положила руки на мои плечи, мое колено находилось между ее ног». Но «я не чувствовал никакой похоти или страсти» – пишет он в дневнике 17 марта 1877 года.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});