кем было парню поговорить по душам, пошутить. Здесь не услышишь ни смеха, ни песни, не то что в юрте, где живут батраки. Зато ругань, взаимные оскорбления часто нарушали тишину хозяйского дома.
Батраки, с которыми Федор раньше ютился и работал вместе, как-то встретили его во дворе и полюбопытствовали:
— Так это правда, что ты теперь у хозяина вместо сына? А как же тот, Федорка? Батраком у него будет, да? Ну, как тебе там, нравится? Поди, в сметане купаешься?
Федор усмехнулся:
— Незавидная, оказывается, жизнь-то у наших тойонов. Скука, ссоры, зависть, обман. Уж куда лучше было мне с вами.
И действительно, как только Федор выходил из дома, в семье головы с новой силой вспыхивала перебранка. Начинала ее Авдотья, жена Яковлева:
— Ты с ума сошел на старости лет! Взял батрака в дом и нежишь его больше, чем родного сына… Ума не приложу, чем он тебя околдовал?
— Это не твоего ума дело, старая, — отвечал ей Яковлев и, не желая слушать жену, выходил или кричал, топал ногами, и та замолкала.
Уязвленное самолюбие не давало покоя кичливому голове, и он, точно одержимый азартом картежник, был готов пойти на все, ставить ва-банк даже половину своего богатства, тем более в его руках был надежный козырный туз — приемыш Федор. Да, скоро на голову Харатаева будет обрушена страшная месть, от которой все содрогнутся…
Улусному письмоводителю Яковлев наказал, как можно скорее научить Федора читать, писать и разговаривать по-русски. Парень кое-что уже знал, поэтому учеба пошла бойко. Федора невозможно теперь было узнать: лицо стало румяным, кожа на руках мягкая, белая, походка легкая, горделивая. Ему очень шли дорогие шелковые и гарусные наряды.
В юрте батраков все чаще и чаще говорили о Федоре. Одни завидовали ему, другие, зная, как скареден и жаден голова, удивлялись происходящему и старались докопаться до причины, заставившей Яковлева усыновить своего бывшего батрака.
Старушка Федосья, заменявшая когда-то Федору мать, — она теперь совсем одряхлела и ослепла на оба глаза, — не очень-то была рада перемене судьбы своего любимца. Когда речь заходила об этом, она горестно вздыхала, бурча себе что-то под нос: видимо, предчувствовала недоброе.
Круто завернули зимние холода. Скоро рождественские праздники. Яковлев нет-нет да и напомнит Федору за обедом или ужином, что приближается время сватовства и пора готовиться к поездке. Федор смущался, краснел, а в прищуре глаз хозяина прыгали лукавые чертики.
Однажды голова вошел в комнату, где Федор и письмоводитель улуса занимались русским языком.
— Сидор, закрой-ка книгу, поговорить надо.
Письмоводитель вытянулся, приготовившись слушать.
Яковлев, улыбаясь, кивнул на Федора и спросил, умеет ли он читать и писать по-русски.
Сидор похвалил Федора: он-де уже вполне умеет читать и писать.
— Молодец, сынок. — Яковлев похлопал Федора по плечу — Теперь-то я спокоен за тебя. Не нынче, так завтра поедешь за женой. Говорю тебе это при улусном письмоводителе, человеке умном и образованном. И, кстати, попросим у него совета.
— В таких делах из меня плохой советчик, — попробовал уклониться письмоводитель.
— Не прибедняйся, Сидор. Ты горазд на выдумки. Дело мы задумали тонкое, но вот как его провернуть? Один мой сын уже сватался за дочь головы Харатаева, и посылать к ним в дом второго рискованно. «Что за человек, скажут, этот Яковлев? Одному отказали, он другого посылает». Поэтому Федору надо выдать себя за другого человека.
Федор смешался. Выдавать себя за кого-то другого… А вдруг обнаружится ложь? К тому же невеста со временем все равно узнает.
Сидор пожал плечами, не зная, что посоветовать Яковлеву. Он разделял опасения головы, что дочь Харатаева, отвергнув одного сына, сделает то же самое, когда к ней посватается другой. Но что здесь можно придумать?
Все трое долго молчали.
— А почему я не могу назваться своим собственным именем? — заговорил первым Федор.
Яковлев громко рассмеялся. Он хохотал долго, почти до слез, и, отдышавшись, сказал:
— Милый мой, каким это своим именем? Да кому известны имена твоих горе-родителей? Ведь за нее сватались сыновья улусных голов, первых богачей, купцов, о которых наслышана вся Якутия.
Федору страшно было даже подумать, что ему в доме невесты предстоит бессовестно лгать и изворачиваться. И вместе с тем он понимал: иначе нельзя. Назовись он своим настоящим именем, его тоже отвергнут и, пожалуй, вытолкают за порог. Значит, надо обмануть.
Письмоводитель улуса, все время игравший карандашом, посмотрел в сторону Яковлева и тихо произнес:
— А что, если отправить его в поездку под видом купеческого сына?
Яковлев запустил в свою седеющую бороду всю пятерню, яростно почесал, вырвал один волосок и стал рассматривать его, словно хотел определить на цвет. Затем, продолжая мучительно думать, попробовал волос на зуб, точно хотел перекусить.
— Пожалуй, не годится, — подал он наконец голос. — Ну, заедет он в такую даль, ну, назовет себя купеческим сыном. А дальше что? Зачем приезжал, что его привело в Вилюйский округ?
— Пусть взыскивает с должников отца деньги, взятые в кредит. Что в этом неправдоподобного?
Лицо Яковлева сморщилось:
— А вдруг не поверят, начнут расспрашивать, какому купцу он приходится сыном, где теперь отец?
— На отца напали беглые каторжники и убили. Остались векселя.
— А вдруг попросят показать векселя?
— Ну что ж, покажет.
— Какие?
— Да все в наших руках.
Яковлев подбежал к письмоводителю и стал трясти его руку.
— Превосходная мысль, лучше не придумаешь! Да-да, купца похоронили. Федор — единственный наследник огромного состояния. По пути в Вилюйск пусть он заедет к Харатаевым и попросится на ночь. И останется там на денек-другой погостить. Пусть старается понравиться девушке и ее родителям и перед отъездом заговорит о сватовстве. А что он будет один, никакого неприличия в этом никто не усмотрит. Ведь разъезжает по делам и посватался потому, что уж больно хороша невеста!.. Получится как бы случайно…
Федор на минуту представил себя в положении «купеческого сына», и краска стыда залила его лицо. Как у него язык повернется говорить ложь, выдумывать, притворяться? И что скажет потом ему жена, когда все это откроется? Какими глазами он будет на нее смотреть?..
Спустя два дня Яковлев нарядил приемыша в Федоркину шубу, снабдил его фальшивыми векселями на имя Федора Владимировича Гаврильева, удостоверенными печатью Намской инородной управы, велел запрячь самого лучшего коня и с напутствиями проводил в далекий Вилюйский округ.
Федор проехал северный Лючинский наслег, пересек широкое озеро Ниджили и очутился в пределах Средневилюйского улуса. Путь он проделал далекий и успел обо всем передумать. Больше всего его заботило то, почему богач Яковлев, этот холодный, расчетливый человек, вдруг оказал ему такие милости. Не кроется ли за этим