садятся? С левой. Хотя, лошади-то какая разница…
— Стой! — гаркнул унтер.
Сбил меня с мысли. Так я про лошадь ничего не успел додумать.
Скомандовали нам стоять, мы и стоим…
Стояли минут двадцать не меньше. Что там такое случилось? Война кончилась? Сейчас всех нас по домам распустят?
Где там…
На плац вышел французский офицер в сопровождении нескольких наших и нам было объявлено, что уже сегодня вечером мы отправляемся на фронт.
Вот обрадовали!
Солдаты в строю запереглядывались, кто-то и матерок пустил.
Ещё объявили, что оружие нам пока не выдадут.
А, когда? Уже в окопах? Или — у германцев мы его должны отнять?
Впрочем, ни я, ни многие, до фронта и не думали добраться. В голове я держал — дорогой дезертировать, а там и через Швейцарию домой податься.
С первого дня в Тулоне я начал сухари сушить. На каждом приеме пищи, сколько мог кусков хлеба в карманы пихал, а затем их в свой ранец прятал. Ранцы-то нам выдали, в отличие от винтовок.
Я заметил, что и другие так же делали — в дорогу хлебушек запасали.
Ложка у меня имеется, вот, ещё бы нож…
Ну, деньги, опять же, не помешают, но их нам никто не платил и под ногами в лагере они не валялись.
Золотых своих зверьков я ни в коем случае продавать не собирался. Они мне дороже всяких рублей и франков.
Так, а это что?
На земле передо мной лежал большущий гвоздь. Как он тут оказался?
Я быстро нагнулся, схватил находку и спрятал её в карман. Гвоздь — неплохое оружие. В Японии учитель с гвоздём чудеса творил. Ну, я тоже кое-что умею…
Глава 14
Африканский сон и побег
Ближе к вечеру мы уже собрались, сложили в ранцы своё скудное имущество, приготовились покинуть место нашего расположения, но тут у французов что-то поменялось и нам дали отбой.
Кстати, у них так часто планы не осуществляются. То — одно, то — другое, не понос, так золотуха.
Сегодня ещё здесь, в тулонском лагере мы будем ночевать.
А, когда на фронт повезут?
Повезут. Когда надо будет. Не вашего ума это дело…
Таков был ответ.
Ну, ладно. Я принялся свой найденный гвоздь острить — нашлось у меня занятие. Ручку у заточки не стал мастерить. Найдут её у меня — можно и отговориться, что это просто гвоздь, пусть и острый, а если у гвоздя тупой конец тряпьем обмотан будет — эта моя приспособа уже на оружие похожа.
Соседи на меня искоса поглядывали и завидовали. Каждому хотелось такой гвоздь иметь.
На ужин нам дали опять же, как в Африке, фасоль, но хоть не с верблюжатиной. У самих французов сейчас с продуктами питания плохо, нас же, вообще, они кормят по остаточному принципу.
Даже солдатские котелки нам не положены. Фасоль эту нам дают в жестяных тазах. Таз — на десять человек. Садись вокруг него и хлебай. У французских солдат, я это ещё на фронте видел, котелок на две части делится — под первое и под второе. Удобно, ничего не скажешь…
Наверное, из-за этой фасоли, ночью мне африканский сон приснился. Алжирский. Стою я у барака и вижу, как часовой, покинув свой пост бежит к караульному помещению. Ещё и орет что-то во весь голос. Что такое? Поднимаю глаза повыше — на наш лагерь тёмное облако надвигается. Из песка до самого неба. Момент, и солнца уже не видно, а облако всё больше и больше становится. Самум! Я поворачиваюсь и тороплюсь в бараке спрятаться, а ветер сечет меня раскаленным песком. Песок проникает мне под одежду, попадает в уши, в глаза, хоть я и к самуму спиной нахожусь. Нет от него никакого спасения. Вбегаю в барак, хватаю своё полотенце и заматываю себе голову. Хоть как-то дышать после этого можно. За стенами барака всё свистит, что-то трещит, ломается, вот-вот крышу нашего барака снесёт. Через щели в стенах в барак наносит какой-то мусор, стебли сухой травы, песок… Сейчас я этого не вижу, но самум — не первый раз и после него в бараке требуется уборка. После самума в моем сне начался ливень. На меня и товарищей текла вода с давным-давно прохудившейся крыши. Её никто не ремонтирует — русским рабам и так сойдёт…
Я проснулся.
Дождь шёл, но уже здесь, в Тулоне. Бил по окнам, барабанил по крыше…
Я полежал немного и снова провалился в забытье. Даже сам не заметил, как это случилось.
Африка больше мне не приснилась. Следующее, что привиделось — это Марсель. В последние годы вся моя жизнь что-то вокруг него вертится…
В моем сне Марсель был не праздничный, не весёлый, каким я его первый раз увидел. Не стояли рядами француженки с цветами, мужики нам в руки бутылки с вином не совали. Был это Марсель уже после Африки.
Нас, русских солдат экспедиционного корпуса, гнали колонной по четыре православные души в ряд. Мы шагали и смотрели на удивленных марсельцев, которые жались к стенам домов. Их понять можно. Колонну плотно окружали зуавы. Их красные мундиры на нашем фоне особенно ярко выделялись. Каждый зуав держал винтовку наперевес, в любой момент был готов россиянина штыком кольнуть. Таким порядком здесь только самых опасных душегубов конвоировали, отпетых разбойников и убийц.
Во сне колонну никуда не успели довести — я проснулся.
За окном всё затянула какая-то хмарь, на душе у меня было соответственно. Тут, неожиданно даже для самого себя, я широко улыбнулся. Вспомнились мне слова ведущего из тележурнала зарубежных событий Центрального телевидения СССР «Международная панорама». Ну, про то, что над Парижем чистое голубое небо, но не так солнечно в душах простых парижан. У меня сейчас в душе было не солнечно, пусть я и не в столице Франции.
Со стороны я в сей момент, наверное, глупо выглядел, да ладно…
Интересно, к чему самум и зуавы снятся?
Долго поразмышлять мне на столь высокие темы не дали. В казарму как на пожар ворвался капрал и заорал, чтобы мы быстро-быстро выходили.
Без завтрака нас погнали на вокзал.
Мля…
Бардак…
Нет никакого порядка у этих французов…
Мы сгорбившись и спрятав руки в карманы шагали по улице, а серая мокрота как в промокашку впитывалась в нашу форменную одежду, оседала на лице, ушах, пробиралась за шиворот…
Как-то не весело прощался с нами Тулон.
— Опять нас как скот повезут, — вырвалось у меня при виде вагонов.
Были они даже не третий класс, а