Очень любили в Кинсале гладиаторские бои, и даже сам король, случалось, приходил посмотреть, как тысячи воинов разыгрывают славные битвы прошлого или сражаются с диким зверями.
Поначалу был Дамиан молчалив и ко всему равнодушен, и сражался без пыла, только чтобы защитить свою жизнь. И мало находилось ему достойных соперников. Скоро имя его прославилось по всему Ланкмару, и люди приезжали в Кинсалу только ради того, чтобы посмотреть на Согдийца, и приветствовали громкими криками каждый его удар. Мало–помалу начал он находить удовольствие в криках толпы и звоне оружия. И, как это издавна повелось, многие знатные дамы стремились тайно его навестить, чтобы провести вместе ночь.
Хозяин гладиаторов безмерно этому радовался, потому что Согдиец приносил ему больше выручки, чем все остальные гладиаторы, вместе взятые. Бывало, он сам приводил к Дамиану женщин, посылал ему лучшие блюда со своего стола, дарил оружие и одежду. Дамиан же мечтал только об одном — о свободе. Хотел он разыскать предательницу и собственной рукой вырвать ей сердце. Но до больших новогодних игр, на которых лучшим из гладиаторов король даровал свободу, было еще далеко.
Однажды хозяин сказал Дамиану:
—Выставлю я завтра тебя против Сколопендры. Женщина эта заносчива сверх всякой меры, необходимо преподать ей урок.
Дамиан засмеялся и сказал:
—Не потому ли ты говоришь так, что не удалось тебе добиться от нее благосклонности?
—Посмотрим, чего ты сможешь от нее добиться, — сказал раздосадованный хозяин. — Если победишь ее в поединке, я отдам ее тебе на всю ночь.
Надо сказать, что Дамиану давно уже нравилась Ашурран, и не мог он сказать, о чем мечтает больше — скрестить с ней мечи на ристалище или сплести ноги на любовном ложе.
Вышли они на поединок, и поразился Дамиан, как умело девушка обращается с мечом, и как тверда ее рука в бою. Долго они сражались, нанося друг другу бесчисленные удары, так что щиты их были все в зазубринах, и нельзя было сказать заранее, кто из них победит. В азарте зрители делали ставки, и суммы ставок доходили до тысячи золотых. Наконец Ашурран как будто стала уставать, и то верно, слишком тяжел был длинный меч для ее руки, привыкшей к узкому и легкому степному клинку. К тому же Дамиан превосходил ее по силе и ширине плеч, хотя ростом они были равны. Выбил он из ее руки меч и нанес рану в предплечье.
Как и обещал, вечером хозяин привел Согдийца к Ашурран. Безоружная и раненая, была она уже не так опасна. После недолгой борьбы взял ее Дамиан силой. Но Ашурран оказалась так же охоча до любовных забав, как он сам, и всю ночь они предавались яростной страсти.
Вышел наутро от нее Дамиан весь исцарапанный, со следами укусов на плечах и руках.
—Да ты никак тигрицу любил! — пошутили гладиаторы.
—Не тигрицу, а Сколопендру! — засмеялся он.
С той поры каждую неделю выставлял хозяин Ашурран против Согдийца, и зрители чуть не дрались за право посмотреть этот поединок. Распорядители даже взялись продавать билеты на ступеньки лестницы в половину обычной цены. В каждом поединке побеждал Дамиан, но зрители не уставали делать ставки: сколько времени продлится поединок, каким ударом закончит его победитель, треснет ли щит Сколопендры или останется целым.
Каждую ночь после победы проводил он с Ашурран. Случилось, однако, и Ашурран победить. Усмехнувшись, сказала она хозяину:
—Я хочу ту же награду, что получил мой противник.
Ничего не оставалось делать хозяину, кроме как отвести Ашурран в комнату Согдийца. Без малейшей стыдливости увлекла она Дамиана на ложе, и они предавались любовным утехам до самого утра. Поистине Ашурран любить было все равно, что тигрицу — так она была сильна и неутомима, так ненасытна до наслаждений плоти.
Настали Новогодние игры, и песок ристалища покраснел от крови. Дрались гладиаторы не на жизнь, а на смерть, и не счесть было разбитых щитов, сломанных клинков и погубленных жизней. Сотнями умирали воины на песке арены, проклиная на своих языках короля и кровожадную толпу. А раненые звери выли и рычали, или умирали молча, и в их мертвых глазах застывал горький упрек всему человеческому роду, сделавшему смерть забавой.
Дамиан Согдиец сражался, как бешеный бык, с налитыми кровью глазами, одержимый мечтой о свободе, и его длинные красные волосы развевались, как кровавый плащ. Меч в его руке сверкал, как коса, снимая кровавый урожай, и противники его падали, как подрезанные колосья. К вечеру седьмого дня сошелся он с Ашурран в поединке. И они напали друг на друга, как два оленя, или два льва, или две разрушительные волны. Дамиан дрался яростно, не сдерживая ударов, и видел перед собой не женщину, дарившую ему дружбу своих бедер, а воина, закрывающего путь к свободе. В победе он не сомневался, ведь столько раз Ашурран уступала ему в поединке. В слепом ожесточении сбил он ее на землю и уже заносил меч, чтобы прикончить, как вдруг она прянула быстро, как змея, и рассекла ему бедро.
Кровь хлынула потоком из раны, и Дамиан упал на колени, чувствуя холодное дыхание смерти.
—Глупец, — сказала Ашурран, вставая. — Я вскормлена молоком диких кобылиц Арриана. В колыбели клинок был моей игрушкой. Ты дрался с лавочниками и рыбаками — я дралась с медведями и барсами. Неужели ты думал, что в самом деле сможешь меня победить? Ты так и не понял, что я нарочно тебе поддавалась.
И с этими словами отсекла она голову умирающему Дамиану.
Так закончилась жизнь Дамиана Согдийца.
—Сколопендра! — взревели зрители. — Свободу Сколопендре!
Хозяину не по душе пришелся такой поворот. Ненавидел он Ашурран всей душой и желал ей смерти. Он подал знак, и на ристалище выпустили свежих бойцов: одного с мечом, второго с копьем и третьего с шипастой палицей. Набросились они на нее и пали от ее руки. Тогда хозяин приказал выставить против нее пятерых воинов. Но снова Ашурран вышла победительницей, хотя уже шаталась от усталости, и хоть раны ее были неглубоки, зато многочисленны, и кровь текла из них, унося жизненную силу.
Когда же против нее выставили две колесницы с лучниками, поняла воительница, что не уйти ей с арены живой. Сбросила она шлем, воздела вверх окровавленный меч и закричала:
—Смотрите, трусливые ланкмарцы, как умирает Ашурран, дочь Аргамайды!
И вдруг меч в ее руке запылал, как раскаленное железо в горне. Казалось, огонь струится из самых пальцев Ашурран, ее саму не обжигая.
Случилось так, что в тот день придворный чародей Руатта сопровождал короля. Сидел он по правую руку правителя, в роскошном одеянии из пурпурного атласа, расшитого таинственными знаками, обмахивался шелковым веером и без особого интереса наблюдал за боями. Однако же, когда Ашурран сняла шлем и назвала свое имя, веер в его руках сломался.