Читать интересную книгу Дикие цветы - Хэрриет Эванс

Проезжая мимо театра Колизей, Тони в приступе ностальгии вспомнил, что всего в нескольких шагах от него находился офис его первого театрального агента. Он располагался над парикмахерской, вывеска гласила «Таланты Рене». Вспомнил Мориса Брауна, высокомерного гомосексуалиста, красящего свои кудрявые волосы в бледно-фиолетовый цвет, что Тони сначала находил странным, а потом начал втайне завидовать – не самим волосам, а тому, насколько их владельца мало заботило чужое мнение…

Покинув театр «Сентрал», он искал агента много недель, слоняясь туда-сюда по переулку Святого Мартина вместе с сотнями других молодых актеров на развалинах послевоенного Лондона, стуча во все двери, умоляя о единственном счастливом шансе. Морис взялся за него в тот же день, и через месяц Тони уже играл в «Гамлете», в той самой знаменитой новаторской постановке, сделавшей его звездой. В последний вечер им пришлось вызывать полицию, чтобы обуздать толпу почитателей, желающих посмотреть, как новая звезда покидает свою гримерку.

Стоит ли говорить, что он упивался славой сполна. Тони усмехнулся своим мыслям и притормозил, пропуская группу монашек, переходящих дорогу. Они улыбнулись ему, и он в ответ одарил их своей чарующей улыбкой, после чего снова перевел взгляд на офис. В каком году он встретился с Морисом – пятьдесят втором, пятьдесят третьем? Да, это был тысяча девятьсот пятьдесят второй. Сколько, получается, лет назад это произошло?

«Господи, – произнес Тони едва слышно. Двадцать три года назад! Его карьера уже длиной с целую молодую жизнь (он подумал со вновь подступающей к горлу тошнотой: а сколько же лет Розалии?). – Я свое отжил», – так же тихо произнес он, и еще больше обрадовался, что уезжает из города.

Пробок не было. Тони опустил крышу автомобиля, и ночной летний бриз шевелил его волосы; он постепенно успокаивался, как обычно на пути в Боски.

Розалия с его помощью поняла правила игры. Слишком часто они их не понимали, и начинались сложности. Так произошло с Хелен. Или с Джаки, гардеробщицей из «Белого слона», которая писала ему все эти письма. Или с тем мальчиком Брайаном, наставником которому он был некоторое время. Или… с любым из тех красивых и юных людей, которые были ему нужны и появлялись из-за двери его гримерки, или из парадного входа «Театра Гаррика», или, господи, на набережной Сан-Антонио, с заплаканным бледным лицом и измученным взглядом. «Ты обещал мне… Ты сказал, что позвонишь, Тони… Я люблю тебя и ничего не могу поделать с этим чувством… Доктор говорит, двенадцатая неделя».

Что за девушка появилась у них дома несколько месяцев назад? Он мучительно пытался вспомнить это, и, отвлекшись, еле успел увернуться от чуть было не влетевшего в него сигналящего черного такси. Табита? Или Джемима? Что-то такое. Няня детей, что играли с Корделией и Бенедиктом. Она, похоже, вообще не мылась. Пахла землей, со спутанными волосами под мышками, между ног… да еще и гордилась этим. В отношении ее он тоже совершил губительную ошибку. Он обнаружил, что на девушек сексуальная революция повлияла не так, как на молодых людей. В начале шестидесятых он с воодушевлением думал, что все наконец будут вовлечены в нее так же, как и он сам, но ошибся: им все еще нужны были дом с садом, и дети, и кольцо. Они хотели, чтобы он принадлежал им, но он принадлежал только Алтее, в горе и в радости. Последний раз он видел ту девушку у ворот клиники на Девоншир-стрит ранним морозным майским утром, когда пихал в ее руку купюры, – Табита, да, ее звали Табита.

Где-то за Нью-Форест он обнаружил, что уже с трудом соображает от головной боли, а в мозгу словно разверзлась трещина, из которой полились мысли об обнаженных телах, изогнутых, переплетенных, замотанных в шелк и кружева, с приоткрытыми ртами и развевающимися волосами. Рядом же с этими образами гнездилась паника от осознания, что пока он сидел в Лондоне, Саймон побывал в Боски. Она бы не посмела, ведь правда? Пока трещина была крохотной, и при должном усилии он мог бы загладить ее, но с каждой минутой это становилось все сложнее.

Он отчаянно гнал автомобиль под лунным светом, и дороги Дорсета становились все ýже, зеленее и свободнее от дневного движения автомобилей и фермерской техники. Всего через несколько миль он будет дома, проскользнет под одеяло к любимой жене, а наутро дети завизжат от восторга, увидев его, а потом они все вместе пойдут ловить крабов, и плавать, и строить замки из песка, а Алтея просидит до вечера на крыльце с бокалом джин-тоника. Когда же спустится прохлада, она отложит книгу и будет говорить с ним, и на ее тонких молочно-белых пальцах останется конденсат от стакана. Она задерет свои стройные ноги на балюстраду крыльца, станет беззаботно смеяться, и в ее взгляде он прочитает: «Я знаю тебя лучше всех, дорогой, со мной ты в безопасности!» И он действительно был спокоен: он всегда чувствовал, что Алтея оставалась единственным человеком, способным его спасти, когда все это началось.

А потом перед его взором предстало лицо Джулии, так ясно, словно это произошло вчера. «Ну же, – говорила она, перебирая волосы и закусив нижнюю губу, и он увидел пустынные пляжи и баррикады на них, выстроенные для защиты от неминуемой атаки, – иди сюда, никого нет рядом». Он почувствовал ее прикосновения, и свое нетерпение, и как его руки скользят под ее платьем. Секс, ощущение прикосновения к коже, запах летней ночи, и пота, и мыла: Тони яростно затряс головой, клацнув зубами; его руки вцепились в руль, словно это был спасательный круг, а он – утопающим. Нет, нет, нет, только не она. Его лицо искривилось, но он продолжал ехать. Огромная августовская луна была исполосована облаками, кукурузные поля сияли в темноте, словно серебряные. Все вокруг казалось неподвижным. Сгорбившись за рулем, Тони ускорился, торопясь к морю, словно его кто-то преследовал. Домой. Скоро он приедет домой.

Он не взял ключи и, подъехав к дому, не мог открыть дверь. Он боялся разбудить Алтею гораздо больше, чем детей, потому что не хотел навлечь на себя ее гнев и испортить сюрприз. Как можно осторожнее и тише он достал джемпер из багажника, забрался на заднее сиденье, подложил свернутый джемпер под пульсирующую от боли голову и накрылся своим твидовым пиджаком. Последним, что он увидел перед тем, как почувствовать облегчение и заснуть сном мертвеца, были покачивающиеся в лунном свете цветы алтея.

Глава 3

Тони вскочил в шесть тридцать утра. В Лондоне он мог спать до полудня, если его не беспокоили, но в бухте Уорт всегда просыпался в одно и то же время. Тетя Дина была ранней пташкой, привыкшей вставать на рассвете-до того, как пекло багдадского лета развернется в полную силу.

Шишка на черепе все еще оставалась болезненной на ощупь, голова тоже болела. Осторожно вытянув задеревеневшую ночью шею, Тони посмотрел на дом-шторы были по-прежнему опущены. Его язык распух и оброс слизью после сна, а щетина зудела в том месте, где подбородок упирался в ключицу. Он чувствовал себя грязным, покрытым особой лондонской пылью. Тони мечтал развалиться на крыльце и взяться за газету в чистых брюках и свежей рубашке, ощущая на гладковыбритой щеке щекотку утреннего бриза. Но будить ради этого всех остальных… Это слишком эгоистично. Выпрямившись, Тони в задумчивости сжал руль.

Внезапно он понял, как ему следует поступить. Он поедет в Уэрем, заберет там газету и купит несколько булочек прямиком из старинной печи – они продавались в старой гостинице на площади, и он знал Роду, хозяйку, уже много лет. Потом он вернется, усядется на плетеный стул на крыльце и займется газетой, пока они не появятся. Сделает им сюрприз! Удивленное лицо Корди многого стоит… Без лишних раздумий он дал задний ход, но в этот момент раздался глухой стук. Когда Тони посмотрел в зеркало заднего вида, было уже поздно.

Он сбил маленькую девочку. Он понял это по волосам, изливавшимся светлыми струями на пыльную дорогу. Она лежала пластом, на спине, а когда Тони выскочил из машины и подбежал к ней, он увидел кровь, вытекающую из ноздрей ребенка. На мгновение он задумался, не галлюцинации ли это от удара по голове, полученного накануне. Оцепенев, он уставился на крошечную фигурку девочки-та, должно быть, была моложе Бена, ее плоское бледное лицо выглядело безжизненным, а тонкие руки и ноги безвольно раскинулись по сторонам, словно все ее тело стремилось сказать: «Сдаюсь». Кровь застыла у Тони в жилах.

– О боже… Господи… Нет! – Он потянулся к ней, но потом вспомнил урок первой помощи от тети Дины, который гласил: никогда нельзя передвигать того, у кого может быть сломана шея или спина. Тони погладил щеку девочки. – Моя дорогая… Мне так… так жаль. Ты могла бы?… – Он прервался, придя в замешательство, и, уже весь мокрый, залился новой порцией пота. Не мигая, Тони уставился на маленькое личико под волосами – он знал ее, точно знал. В отчаянии он принялся трясти ее за руку. – Ты слышишь меня, крошка? Ты можешь меня слышать?