Читать интересную книгу Сказания древа КОРЪ - Сергей Сокуров

Теперь не просто было определить, кто здесь победитель. Русские стали пленниками поверженных. Офицеры более-менее свободны. Но нижние чины! Одни воинские части заперли в парижских казармах, другие расквартировали по предместьям. Солдат изнуряют смотрами, плохо кормят. Единственные развлечения под замком в редкие часы отдыха – карты и вычёсывание вшей. Рискнувших на «самоволку» с мстительным удовлетворением отлавливают национальные гвардейцы. Это раздражающее, оскорбительное, но однообразное зрелище постепенно приедалось. Укоренявшийся порядок вещей никто не мог изменить. Пассивно сочувствующие ворчали: «Скорее бы домой». Те же, кто не в силах был смириться с действительностью, активно искали пути к её изменению.

В тот памятный для ротмистра день, то и дело натыкаясь на свежие метки новой власти, он вдруг подумал о том, что во многом заблуждался насчёт Франции. Кажется, теперь он понимает природу отвратительных пятен на лице Марианны. Совсем не «корсиканское чудовище» повинно в их появлении. Это, похоже, старые, многовековые следы абсолютизма Бурбонов, которые не успел ликвидировать Бонапарт за полтора десятилетия своего энергичного правления. Новыми для себя мыслями ротмистр поделился с седоволосым капитаном Старой Гвардии. Они случайно оказались рядом за стойкой в кафе, куда гусар забрёл подкрепиться стаканом вина. Ветеран горячо согласился с русским. И продолжил его мысль: эти пятна стали проявляться тем ярче, чем сильнее сжималась Наполеоновская Франция под давлением сил коалиции. «Бедная страна! Как ей помочь? Кто отведёт её от края пропасти? На ум приходит только один человек… нет, сверхчеловек, но он пленник острова Эльба». Прощаясь, француз и русский, разогретые вином, условились о встрече.

По дороге домой, перебирая в уме события дня, Сергей Борисов не предполагал, что среди русских в Париже его мысль, высказанную капитану Старой Гвардии, поддержал бы, с оговорками, русский царь. Александр Павлович уже сожалел, что не оставил на троне Франции Наполеона или его малолетнего сына от Марии Луизы. С каждым днём всё большую озабоченность царя вызывало политическое упрямство Людовика, угрожающее нарушить хрупкое равновесие в послевоенной Европе. Тупоумный подагрик сразу вызвал недовольство народа безоглядным возвращением к старым, дореволюционным институтам. Бурбон не щадил и так уязвлённое самолюбие привыкшей к победам французской армии. Царь убеждал короля оставить нации триколор и даровать ей либеральный режим. Сейчас главное, внушал ему император, – умиротворение и объединение республиканцев, бонапартистов, роялистов, легитимистов, «если только не желать новых потрясений».

«Надо уважать двадцать пять лет славы», – однажды закончил свой монолог император в надежде, что убедил этого толстошкурого осла. Куда там! Вместо идеи народного суверенитета, на чём настаивал самодержавнейший в мире монарх, брат казнённого Капета вскоре оглашает лишь манифест с обещанием от своего имени даровать народу представительное правление и основные гражданские права.

Оставшиеся не у дел, оскорблённые офицеры наполеоновской армии отгородились от роялистов, радостно беснующихся на улицах, дверями кафе. Среди потёртых, чаще всего синих мундиров, случается, мелькают зелёные. На русских косятся, но они мужественно переносят глухую неприязнь. Они сочувствуют отверженным. Вот, например, «чёрный гусар», ротмистр Александрийского полка. Его видят, как правило, рядом с ветераном Старой Гвардии по имени Шарль д’Анкур.

Ещё одна загадка «непостижимой славянской души»: некоторые из тех, кто преследовал французов от Москвы до Парижа, сотворяют себе кумира. Совсем недавно в непобедимом, казалось, враге, по фамилии Бонапарт, его новые, неожиданные поклонники не видели великана. Это был удачливый, опасный карлик с острым профилем и пронзительными глазами Антихриста. Его, разорителя церквей, грабителя имущества, поджигателя и убийцу, с трудом выпроводили из России, долго теснили в Европе, пока не прижали к стенам Парижа и не пленили в Фонтенбло. Но из опасного карлика после его падения вдруг вырастает в русских глазах благородный титан. «Хвала! Он русскому народу высокий жребий указал и миру вечную свободу из мрака ссылки завещал», – запишет коренной москвич слова примиренья в год смерти Наполеона на острове Святой Елены. Будь император французов наследственным государём, призрак военного гения, не покидавший Европу, не стал бы идолом многих в оккупационном корпусе, не знающих, чем заняться в наступившей вдруг тишине, в скуке будней. Однако величайшим в общественном мнении предводителем народов и завоевателем стал сын бедного корсиканского чиновника, начавший службу младшим лейтенантом артиллерии. Он назвался императором французов и заставил монархов Европы признать себя равным им. Сколько самолюбивых, тайных мечтаний возбуждал этот взлёт! Для какого-нибудь подпоручика, носившего суконную шинель, подбитую по бедности сукном же, создаваемый воображением идол был не золотой, а из такого же, как мечтатель, захолустного человеческого материала. При этом только безумец надеялся, что Фортуна может отметить и его столь же щедро. Нормальный человек не мечтает стать вровень со своим фетишем. Фетишист удовлетворяет религиозное чувство перед образом преклонения служением ему.

Для поклонников ссыльного императора образ преклонения был живым, человеческим, реальным. Служить ему – значит вызволить императора, стать под его знамя. Русские бонапартисты были уверены, что после полученного в Москве урока великий человек, по духу конечно же республиканец, принявший корону лишь под давлением обстоятельств, направит свои нечеловеческие способности и энергию на созидание мирной, процветающей Франции. И эта великая страна станет вечной союзницей России. Царь Александр – странный русский, странный православный – с каждым днём разочаровывал их всё больше и больше своей политикой. Она редко отвечала интересам России. Франция, которую якобы освободили от узурпатора, досталась недостойному монарху по имени Людовик Восемнадцатый. Он вызывает негодование и отвращение. Европа начинает плясать под дудку австрийца Меттерниха, ещё вчера лакея Бонапарта. Англия остаётся самым последовательным и коварным врагом России, вчерашней её союзницы.

Ротмистр Александрийского полка окунулся в стихию бонапартизма сначала ради новых, острых ощущений. Затем, как человек увлекающийся, всей душой, в один судьбоносный для себя момент, посчитал за благо для своей страны помочь французскому другу Шарлю вернуть на трон Франции «истинного» императора. Какое дело соотечественникам Сергея Борисова до интересов Альбиона? Почему династические союзы важнее естественных, диктуемых интересами нации и географией. Что это за «легитимное» право у Бурбонов владеть презирающим его народом? Да пусть корсиканец хоть всю Европу мордой в коровью лепёшку ткнёт! Вечный враг России – Порта. Балканских славян, православных греков, а не немцев надо освобождать; брать Константинополь, ключ от проливов, заручившись поддержкой возвращённого на трон Наполеона. Так убеждал себя чёрный гусар, собираясь на тайную сходку с единомышленниками.

Он не нарушил присягу. Узнав о высочайшем решении начать вывод русских войск из Франции, Сергей Борисов выхлопотал в полку бессрочный отпуск. Сменил гусарский мундир на цивильное. Теперь он частное лицо.

В кабачке у ворот Сен-Дени, облюбованном ветеранами непрерывной двадцатипятилетней войны, «белой вороной» среди офицерских мундиров выглядит молодой человек в сером сюртуке гражданского покроя. У него узкое тёмное лицо, какие бывают у жителей Прованса, из под шляпы с высокой тульей упрямо выбиваются светло-русые пряди волос. Ветераны, обращаясь к нему запанибратски, как к своему, называют его то Сержем, то корсиканцем за внешнее сходство с островитянами, за ту страстность, с которой русский, вчерашний враг, включился в святое дело изгнания Бурбонов, этого позора Франции. Его смуглые руки с тонкими сильными пальцами, когда нет другого дела, заняты набросками окружающих его лиц, предметов антуража. Альбом для рисования и карандаш у него всегда в кармане. Однажды, делая наброски лиц по памяти, он увидел, что грифель как бы непроизвольно вывел профиль Андрея. И при этом ему показалось, что он слышит голос брата за дверью, на улице. Хотел выглянуть. Да кто-то помешал.

По окончании позднего ужина на одной из малолюдных улочек предместья с десяток участников пирушки сядут под покровом ночи в скромные экипажи и двинутся просёлками, избегая оживлённых шоссе, на юг, к Лазурному берегу, откуда рукой подать до заветного острова Эльба. Среди них будет один иностранец.

…Спустя несколько дней в ворота постоялого двора на портовой окраине города Кан въехали два шарабана, влекомые усталыми мулами. В кузовах с высокими бортами сидели мужчины разного возраста, похожие на военных, безвкусно, второпях переодетых в штатское. Один лишь из путников, узколицый, телом не богатый, жилистый молодой человек, красовался подобранным по оттенку и покрою платьем серого цвета и шляпой с высокой тульей. К приехавшим вышел хозяин, похоже, заранее осведомлённый о прибытии гостей из Парижа.