Земля.
Воспоминания о ней болезненно колыхались в его все еще тяжелой голове. Невозможно представить, что исчезла вся Земля, почувствовать это. Она слишком большая. Он попробовал представить себе, что никогда уже не увидит родителей и сестру. И остался спокоен. Потом он подумал об абсолютно незнакомом ему человеке, за которым он стоял в очереди в универмаге два дня тому назад. И вдруг его словно кольнуло – универмаг исчез, и все, что в нем было – тоже. Исчезла колонна Нельсона! Она исчезла, и некому ее оплакать, потому что нет никого, кто мог бы оплакать ее. С этой минуты колонна Нельсона существует только в его памяти. Англия существовала только в памяти Артура – Артура, засунутого в холодный корабль, окруженного сталью и вонью. У Дента начиналась клаустрофобия.
Англии больше не было. Это он воспринял – так или иначе, но воспринял. Он попробовал еще раз. Америка, подумал он, исчезла. Воспринять это ему не удалось. Он решил снова начать, с чего-нибудь помельче. Нью-Йорк исчез, подумал он. И остался спокоен. Он вообще никогда всерьез не верил, что Нью-Йорк существует.
Курс доллара упал окончательно и никогда не поднимется. Артур дрогнул. Уничтожены все ковбойские фильмы. Сердце заныло. Сосиски, подумал он. Нет больше горячих сосисок!
Артур потерял сознание. Когда он пришел в себя секундой позже, он обнаружил, что горько рыдает, вспоминая свою мать.
Он вскочил на ноги.
– Форд!
Форд сидел в углу и что-то мурлыкал себе под нос. Он всегда с трудом переносил основную часть космических перелетов – гиперпереход.
– Ну? – сказал он.
– Если ты собираешь информацию для этой книжонки, и если ты был на Земле, то ты собирал материал и о ней?
– Ну, в общем, мне удалось несколько дополнить статью о ней для следующих изданий, а что?
– Дай посмотреть, что есть в этом издании. Я должен это видеть.
– Ну ладно, – Форд протянул книгу.
Артур вцепился в нее и попытался унять дрожь в руках. Он ввел название, экран засветился и на нем появился текст. Артур уставился на него.
– Здесь вообще нет такой статьи! – вскричал он.
Форд оглянулся.
– Да есть, – сказал он, – в самом низу, видишь, после «Зекидония Галлумтитс, трехгрудая проститутка с Эротикона
6».
Артур посмотрел туда, куда указывал палец Форда. Секунду он вглядывался в экран, пытаясь понять, что там написано. Он прочитал про Зекидонию Галлумтитс. Там, в частности, говорилось, что именно она первая предложила гипотезу Большого Траха, с которого якобы началось существование Вселенной. Затем он наконец нашел слово «Земля». А затем в голове у него словно взорвалась бомба.
– Что? Безвредна? Это все, что здесь есть? Безвредна! Одно слово!
Форд пожал плечами.
– Слушай, в Галактике сто миллиардов звезд, а книга не резиновая. И конечно, никто не знал о Земле больше.
– Боже всемогущий! Ну ты-то исправил положение?
– В общем да. Мне удалось послать свой вариант в издательство. Его пришлось слегка урезать, но все лучше, чем это.
– И что говорится в Путеводителе о Земле сейчас? – спросил Артур.
– Практически безвредна, – смущенно ответил Форд.
– Практически безвредна! – закричал Артур.
– Что за шум? – прошипел Форд.
– Это я кричал.
– Заткнись! Кажется, дело плохо.
– Тебе кажется – дело плохо!
За дверью послышались шаги. Шли строем.
– Дентрассы? – прошептал Артур.
– Нет. Слышишь – сапоги с подковами.
За дверью раздался лязг.
– А кто тогда?
– Вогены. Короче, если повезет, нас просто вышвырнут за борт.
– А если не повезет?
– Если не повезет, – угрюмо проговорил Форд, – капитан может осуществить свою угрозу и сначала почитает нам свои стихи…
Глава 7
Стихи Вогенов, конечно, ужасны. Можно было бы сказать, что это самые ужасные стихи во всей Вселенной, если бы не стихи азгатов с Крии. Когда их Поэт-Гроссмейстер Грантос Газоносный читал свою поэму «Ода зеленому комочку грязи, найденному подмышкой летним утром», четверо из слушавших умерли от инфаркта, а Президент Среднегалактического Подкупного совета по делам искусства спасся только тем, что во время чтения грыз одну из своих ног. Он отгрыз ее начисто. Говорят, Грантос остался «недоволен» таким приемом и собирался пуститься в чтение своего эпоса в двенадцати книгах «Булькаю, купаясь», но его собственная самая толстая кишка спасла жизнь и цивилизацию, вывернувшись через пищевод в голову и на полном газу разнеся классику мозги.
Впрочем, это еще не предел. Самые ужасные во всей Вселенной стихи – хуже совсем некуда – утрачены навсегда. Они принадлежали перу Паулы Нэнси Миллстоун из Бринбриджа в Эссексе, Англия. Она исчезла вместе со своими творениями, когда Строительный Флот Вогенов разрушил планету Земля.
Простетник Воген Джелц медленно улыбнулся. Очень медленно. Не потому, что он добивался пущей выразительности. Он просто пытался вспомнить, как это делается. Он только что вдосталь наорался на пленников, и это ему помогло. Он доказал, что у него действительно отвратительный характер.
Наоравшись, он собирался доказать, что он также безжалостен и бессердечен.
Пленники сидели в креслах поэтического восприятия. Их предусмотрительно привязали прочными ремнями. Вогены не питали иллюзий насчет своих стихов. В своих ранних опусах они громогласно настаивали, чтобы их признали высокоразвитым народом с богатой духовной жизнью, но позже писать их заставляла только лишь вогенская кровожадность.
Холодный пот выступил на лбу Форда Префекта. Под электродами, укрепленными на висках, мелко билась жилка. Электроды присоединялись к универсальному Центру Поэтического Восприятия, в который, кроме всего прочего, входили усилители образной структуры, ритм-модуляторы, микшеры уподоблений, аллитерационный синтезатор – все для того, чтобы слушатель в полной мере насладился стихами и проникся всеми оттенками поэтической мысли творца.
Артур Дент дрожал. Он понятия не имел, что его ждет, но знал одно – все, что с ним произошло до сих пор, ему не понравилось, и не похоже, чтобы что-то изменилось к лучшему.
Воген начал читать. Это был небольшой стишок, написанный сразу после того, как его подруга ушла, громко хлопнув дверью.
– А ты обдрыг сегорда не марла… – начал он. Форда затрясло. Это было хуже, чем ожидал даже он.
– А я так мрал, балурился и хмарил…
– Аааааааааааааааааааааааааааааааррpppррх! – кричал Форд Префект, извиваясь от непереносимой боли. Сквозь слезы он видел, как бьется в кресле Артур. Форд сжал зубы.
– Что вот обдрыг… – продолжал безжалостный воген, – взбурмят варлабола, варлабола… Его завывающий голос стал невыносимо визглив. Чувства били фонтаном.
– И ты взофрешь в отвахренные чвари!
– Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-т! – завопил Форд, и его скрутило, когда усиленная электроникой последняя строка прошила мозг – от одного виска к другому. Он затих.
Артур лежал мешком.
– Ну что ж, землюдки, – промурлыкал воген (он не знал, что Форд Префект на самом деле с маленькой планеты в окрестностях Бетельгейзе, а если бы и знал, ничуть бы это его не взволновало), – я предоставлю вам право выбора! Или умереть в открытом космосе, или… (мелодраматическая пауза) сказать, понравились ли вам мои стихи!
Он откинулся на спинку огромного кресла, похожего на летучую мышь с расправленными крыльями, и посмотрел на своих пленников. Он снова растянул губы в неком подобии улыбки.
Форд тяжело задышал. Он провел иссохшим языком по запекшимся губам и застонал.
Артур бодро заявил: – В общем и целом, весьма неплохо.
Форд открыл рот и повернулся в сторону Дента. Такое ему в голову просто не приходило.
Воген удивленно поднял правую бровь, которая до этого успешно скрывала его нос, что картины отнюдь не портило.
– Продолжай… – промурлыкал он, немало пораженный словами Артура.
– Да-да, – продолжал Артур. – Мне кажется, некоторые новаторские образы были весьма удачны.
Форд все еще не мог закрыть рот, пытаясь перестроить мысли на этот совершенно новый лад. Неужели им действительно удастся прорваться?
– Дальше… – Воген был заинтересован.
– М-м… и… э-э… интересное ритмическое построение, – продолжил Артур, – которое контрапунктом вторит… м-м… э-э… – он запнулся.
Форд, наконец, отважился и бросился на выручку. – И контрапунктом вторит сюрреализму скрытой метафоры… э-э… – Он тоже запнулся, но Артур был наготове.
– … метафоры смятенной и тонкой души поэта, человека…
– Вогена, – прошипел Форд.
– Ну да, вогена (прошу прощения), – Артур оседлал привычного конька и залился соловьем, – … отважно осмелившегося погрузиться в глубины космического сознания и тайного знания. Он применяет оригинальные формы стиха, смело экспериментирует. Особенно ему удаются лирические описания чувств героев в момент прикосновения к глубинным тайнам мироздания, к секретам, столь давно скрытым от чьего-либо глаза… – (Голос его окреп и зазвенел. Близился великолепный финал.) – … и читатель проникается грандиозностью того… того… э-э… (Неожиданно он сбился с мысли.) Форд пришел ему на выручку с coup-de-grace: