Читать интересную книгу Первая мировая война 1914–1918 годов и Сибирь - Михаил Шиловский

12 февраля 1915 г.: «Думаю, то при отступлении из Восточной Пруссии пострадали сильно, сильно опять-таки наши сибирские стрелки, принявшие на себя тяжесть войны с германцами». 25 июня того же года: «Вести с фронта пока идут успокоительные. Наши серые герои творят подлинные чудеса»[88].

Во многом соответствующий имидж формировался целенаправленно официальными телеграммами. Одну из них воспроизводит И. И. Серебренников: «Сегодня [12 декабря 1914 г.] агентские телеграммы сообщили о сибирских стрелках следующее: „11 декабря. Выясняются лихие действия наших сибирских стрелков в течение трех ночей подряд с 6 по 8 декабря, нанесших жестокие поражения немецким войскам, пытавшимся переправляться через Бзуру на участке ее между впадением реки Равки и Сохачевым. В первую ночь были почти совершенно уничтожены 7 батальонов, принадлежавших большею частью к полевой Вюртембергской дивизии, незадолго перед тем перевезенной на наш фронт из Франции и укомплектованной до полного состава.

В ночь на 7 декабря подобная участь постигла две роты, переправившиеся в течение 6 декабря по пешеходному мостику близ устья реки Писи.

На следующий день на том же участке Бзуры немцы при поддержке сильнейшего артиллерийского огня опять успели накопить на правом берегу около двух батальонов. Однако в ночь на 8 декабря и эти батальоны были уничтожены, несмотря на то, что своевременно заметили наше наступление еще за версту до своих окопов, осветили всю впереди лежащую местность прожекторами и ракетами и осыпали наши штурмовые колонны градом ружейных и шрапнельных пуль.

Ввиду ожесточенности боев и работы наших войск почти исключительно штыками потери немцев убитыми были огромны. В одну только последнюю ночь ими оставлено на месте боя свыше 1200 трупов.

Взятые в плен германские офицеры высказывали мнение, что они прямо не представляли себе, чтобы можно было атаковать с такой стремительностью, каковая была проявлена нашими стрелками“»[89].

Война 1914–1918 гг. подтвердила сформировавшееся в Русско-японскую войну 1904–1905 гг. устойчивое мнение о высоких боевых качествах воинов-сибиряков. «Я помню, – свидетельствовал А. В. Туркул, – как эти остроглазые и гордые бородачи ходили в атаку с иконами поверх шинелей, а иконы большие, почерневшие, дедовские. Из окопов другой норовит бабахать почаще, себя подбадривая, а куда бабахает – и не следит. Сибирский же стрелок бьет редко, да метко… Губительную меткость их огня и боевую выдержку отмечают, как известно, многие военные писатели, и среди них генерал Людендорф.

А своими победами перед другими солдатами сибирские бородачи были горды, что называется, до черта. Едва зайдет при них солдатский разговор, что такому-то полку дали георгиевские петлицы или что там снова прославилась гвардия, как сибиряк уже щурится презрительно и говорит с равнодушием: „Да брось ты про георгиевские петлицы… Гвардея тоже… Что гвардея, когда мы, сибирячки, с ашалонов Аршаву атаковали“»[90].

Бывшие алтайские крестьяне, ставшие матросами Е. Субботин и И. Черепанов, воевали в составе экипажа крейсера «Аскольд», входившего в состав Сибирской военной флотилии на Дальнем Востоке. С начала военных действий боевой корабль вошел в состав союзной эскадры (Англия, Япония, Россия) с целью поиска и уничтожения немецких рейдеров в Индийском океане. В этот период крейсер захватил немецкий пароход и уничтожил два небольших парусных судна. Осенью 1914 г. его направили в Средиземное море, где в составе англо-французской эскадры «Аскольд» участвовал в боевых действиях против Австро-Венгрии и Турции, в частности в Дарданелльской десантной операции[91].

Воевали не только взрослые мужики. В октябре 1915 г. в домой Новониколаевск приехали в краткосрочный отпуск пятнадцатилетние фронтовики Пантелеймон Каменев и Андрей Семенов, которые до войны были разносчиками телеграмм. Тайком от родителей на проходящем через город воинском эшелоне они уехали на фронт, где воевали в разведывательном подразделении. За боевые подвиги были представлены к награждению георгиевскими крестами[92]. Хотя «инородцы» в действующую армию в основной массе не призывались, некоторые из них пошли на фронт добровольцами. В частности, в мае 1915 г. из Якутска в действующую армию отправилось четыре якута-добровольца. В том же году ушел на фронт А. И. Говоров, сын известного якутского общественного деятеля И. С. Говорова. Он служил разведчиком, окончил школу прапорщиков, удостоился двух георгиевских крестов 2-й и 3-й степени[93].

С другой стороны, многие из призванных из сибирской глубинки не понимали причин конфликта и не воспринимали официальной версии его.

Офицер запаса, впоследствии выдающийся философ русского зарубежья, Ф. А. Степун так отзывался о своих подчиненных по батарее 12-й Сибирской артиллерийской бригады, формировавшейся осенью 1914 г. в Иркутске: «Однажды, будучи дежурным по бригаде, я разговорился у коновязи с группой „стариков“ – за уборкой лошадей солдаты-крестьяне невольно становились откровеннее. Вопросы сыпались один за другим: „И с чего это немец нам войну объявил, ваше благородие?“, „А далеко ли до немца ехать?“, „Крещенный ли немец народ или как турки, нехристи?“, „Может быть, они с того на рожон лезут, что жить им тесно, с хорошей жизни на штык не полезешь, так нельзя ли от них откупиться?“… В первом откровенном разговоре со своими батарейцами, я, к своему величайшему удивлению, заметил, что большинству из них война, правильная война, представлялась чем-то вроде крестового похода. Очевидно, такое представление поддерживалось в них, с одной стороны, церковною молитвою о благоверном императоре и «христолюбивом воинстве», а с другой – солдатскими песнями, связанными с воспоминаниями о турецких походах. Мое сообщение, что немцы христиане, а больше трети из них католики, то есть христиане, каждое воскресенье обязательно ходящие в церковь, крестящиеся в ней и становящиеся на колени, совершенно сбило моих собеседников с толку, так как явно не вязалось с их представлением о враге – турке и японце…

Нельзя сказать, чтобы сибирские крестьяне не были бы патриотами. Свою Россию они любили, и главное, крепко верили в ее мощь, но их своеобразный крестьянский патриотизм носил скорее хозяйственный, чем государственный характер. Сколько раз слышал я в Карпатах общесолдатское мнение: „Да зачем нам, ваше благородие, эту Галицию завоевывать, когда пахать неудобно“. Несмотря на такую гражданскую неподготовленность к войне, бригада воевала на славу»[94].

В силу целого комплекса причин (хронический дефицит боеприпасов, низкая обеспеченность по сравнению с противником вооружением, некомпетентность высшего командного состава) боевые действия сопровождались колоссальным потерями личного состава действующей армии. В частности, за год боевых действий (ноябрь 1914 – октябрь 1915 г.) 15-й Сибирский стрелковый полк потерял убитыми и умершими от ран 883 чел., ранеными и больными 3968, пропавшими без вести и попавшими в плен 4651 чел., всего 9517 чел. при штатной численности полка порядка 4 тыс. чел. Безвозвратные потери 29-го Сибирского стрелкового полка с 14 сентября 1914 г. по 20 июля 1917 г. составили 1208 убитых и умерших от ран, 4953 пропавших без вести. В 1917 г. несколько изменяются причины потерь. Согласно журналу военных действий 2-го Сибирского армейского корпуса с 24 января по 21 октября три дивизии соединения понесли следующие потери: расстреляно за отказ идти в атаку – 24 чел., 25 убито, 99 ранено и контужено, четверо перебежали к немцам[95].

Братская могила погибших в ходе газовой атаки немцев. 5-й Сибирский корпус. (Из коллекции Новосибирского краеведческого музея)

В кампаниях 1914–1915 гг. была уничтожена большая часть кадровых офицеров. К осени 1917 г. в полках только 4 % офицеров имели подготовку в объеме нормального военного училища, а остальные прошли ускоренный курс обучения или были произведены из солдат и унтер-офицеров. Примерно 80 % офицерского корпуса являлись выходцами из крестьян[96]. Всего за годы войны офицерами стали 220 тыс. чел., и, как верно подметил С. В. Волков, к 1917 г. офицерский корпус «практически соответствовал числу лиц, имевших какое-либо образование: все такие лица призывного возраста, годные по состоянию здоровья к военной службе, становились офицерами, то есть офицерские погоны носила почти вся молодая российская интеллигенция»[97]. Не случайно военный журналист Вс. Н. Иванов заметил: «А между тем уже и царская армия последнего периода была армией прапорщиков»[98]. В литературе утвердилось негативное отношение к ним, поскольку за три – четыре месяца обучения нельзя подготовить полноценного командира. Будущий атаман, а во время войны есаул, Г. М. Семенов квалифицировал их как «суррогат офицеров, который ни по своей подготовке, ни по воспитанию не подходил к предназначенной ему роли. Офицеры военного времени, т. е. офицеры поневоле, естественно, не могли иметь должного авторитета в глазах солдат, не имея сколь-нибудь удовлетворительных военных знаний. Многие из них вышли из среды революционно-настроенной русской общественности и свою роль понимали своеобразно, внедряя в головы подчиненной им массы освободительные идеи революционной догматики»[99].