И платой станут жизни тех, кто проливает кровь моих детей. Их жизни — и все связанные! Да будет так!
Может, он имел в виду нечто другое.
Может — нет. Но то, что случилось…
Во-первых, единовременно умерли около миллиона человек на Старом континенте. И сколько-то на новом.
Те, кто ушли туда воевать — умерли все. И умерли те, кто был связан с ними кровью. Родители. Дети. Братья и сестры… по счастью — до второго поколения, а то бы вообще континент вымер. Эдория, считай, и вымерла.
Во-вторых, на новом континенте не осталось ни одного налийца. Они куда-то ушли.
Ушли сами, судя по тому, что и храмов не осталось, и ничего не осталось — с дирижаблей это смогли разглядеть точно. Тогда их еще могли поднять в воздух.
В-третьих, новый континент каким-то чудом очутился через небольшой пролив от старого. И завелась на нем такая дрянь…
Если бы не пролив — точно бы все вымерли к бесовой матери еще в первые сто лет! А так…
Человек — существо, приспосабливающееся к любым условиям.
Тем более, что в мире появилась магия. Два источника, два потока, если их можно так назвать. Светлый и темный.
Светлая магия, как легко догадаться, была целительской. Вот с целительством получалось просто замечательно. А дальше… пока придумали, как преобразовать магическую энергию в механическую, пока догадались, как с ее помощью облегчить себе жизнь… понятное дело! Вот ты создал молнию.
А на фига? Что с ней дальше-то делать? В землю бухнуть? Да со всей дури, чтобы ошметки в разные стороны полетели? Очень полезно…
Вода… тут лучше, конечно, водопровод штука полезная. Но ведь не посадишь же мага в этот водопровод постоянно. Так что целительство, артефакторика, зарядка артефактов — да, безусловно. Светлый поток ни дня не сидел без работы.
И темный поток.
Сначала, было, церковь вякнула.
Потом там нашелся умный человек, имя которого сейчас частенько поминают в молитвах. Есть такое ответвление — боевые монахи.
Живут себе люди, сражаются с разной нечистью, а нечисти принялось много вылезать, никакого серебра не хватало… а новом континенте точно было! Золото, серебро, драгоценные камни… но ты поди, доберись! Вот, их главой и был избран смиренный брат Томмазо из Астилии.
И достижений у него было много.
Именно брат Томмазо останавливал прорывы, именно он боролся с сектой Запретных, именно он остановил лхамаари…
Вот, в том бою и случилось…
Темный источник отлично помогает против темных же тварей. Когда прорывались к гнезду, были ранены все — и братья, и их предводитель… а в гнезде обнаружили нескольких детей. Любят эти твари человеческое мясо. Понежнее…
И даже вытащить малышню было некогда… отбиваться не успевали.
Дар открылся у одной из девочек. Хлобыстнуло так — лхамаари полегли, где стояли. Монахи были серьезно потрепаны, но и сами спаслись, и детей вытащили. А девочка…
Раньше бы ее сожгли.
Сейчас же…
Брат Томмазо грохнул кулаком по столу и сказал — учить надо! Такие способности, да не использовать?! А вы не враги ли, часом?
Так и появилась первая ведьма.
И первая боевая сестра.
Не все некроманты посвящали себя Богу, случались и такие, что пытались приручить нечисть к собственной выгоде, впадали в ересь… да много чего бывало.
Но Лассара веками стояли на службе короны. И предателей среди них не было.
А все равно — страшно.
Носителей темного источника проверяли вдвое чаще — им же проще обернуться ко злу, правда!? Не притесняли лишний раз, но приглядывали. Пусть и доброжелательно.
И это пугало. Так что в храм Антония входила с определенной настороженностью. Оглядывалась по сторонам, но ничего такого в нем не было.
Сводчатые потолки, расписанные фресками стены, Творец всего сущего, его святые…
Вот икона брата Томмазо.
Как живой… седые волосы, яркие темные глаза, черные брови, орлиный нос. Почему он?
Знак. Белая ряса — и на ней знак раскрытой окровавленной ладони. По преданию, когда творец спускался в мир, над ним решили подшутить — и протянули ему раскаленный гвоздь. Творец послушно взял его. а когда спросили — больно? Творец раскрыл ладонь, обожженную и кровоточащую, и сказал, что это — не боль. А вот сердце его за людей болит сильнее. С тех пор символ Храма — раскрытая ладонь, обагренная кровью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А вот и…
Монах, который подошел к ним, был просто картинным священником. Иначе и не скажешь.
Белейшая сутана, седые волосы, падающие на плечи и спорящие с ней белизной, седая же борода, черные брови — и умный серьезный взгляд карих глаз. Кажется, это просто маска. Вроде как шулер иногда и таном представится, и пиджак с золотыми пуговицами наденет.
Вот и здесь.
Все видят белейшие одежды и участливую улыбку.
А что под ними?
Что внутри?
Антония решила глубоко не заглядывать. Целее будет. И преклонила колени, как полагается.
— Благословите, отче.
— Да пребудет Творец в твоей душе, дитя. — и уже ритане Розалии. — Я ежедневно молюсь за вашу семью, чадо. Все ли у вас благополучно?
— Отче Анхель, ко мне приехала племянница… к моему мужу, — чуточку скомкала рассказа ритана. Волнуется. — Я бы хотела, чтобы вы, с вашим опытом, с вашим умом, поговорили с девочкой. Антония, это отец Анхель. Отец Анхель, это Антония Даэлис Лассара.
— Лассара?
— Да, темный источник, — согласилась ритана Розалия.
Антония смотрела в пространство.
Не знаешь, что делать?
Не делай ничего!
— Что ж. Пойдем, дитя, я приму у тебя исповедь. Кто твой духовник?
— У меня его нет, — безразлично ответила Антония.
Интересно, сколько Араконы отваливают на храм, что ради них такие представления устраивают?
— Почему?
— Потому что моему отцу стало не до церкви, — тон Антонии оставался таким же ровным и невыразительным. — Когда умерла моя мать, он… заливал горе вином.
Как же не хочется это произносить. Больно!
Но — подавитесь, стервятники!
Антония отлично понимала, что никто ее из церкви просто так не выпустит, не рассмотрев, как интересную зверушку, не потыкав палочкой, не потормошив, и решила приоткрыть створки. Ни к чему ей интерес столь серьезной организации.
С церковью дружить надо. Особенно некромантам…
— Горестно слышать это. Последний потомок рода Лассара — и такое…
— Мой отец — не урожденный Лассара. Он принял эту фамилию ради моей матери.
Скажи еще, что ты об этом не слышал! Вся столица год гудела!
Священник не стал разыгрывать неведение.
— Да, прости, чадо. Это было давно и подробности вылетели из моей памяти. Что ж, я буду рад исповедовать тебя. Ритана Розалия, вы…
— Я подожду здесь, отец. С вашего позволения.
— Да, конечно.
Полумрак исповедальни.
— Творец да пребудет в твоем сердце, дитя мое. Исповедуйся искренне и открывай свои грехи без страха — они останутся между тобой и Им.
— Да, отче.
Антония и отродясь не знала, что говорить. Поэтому священник мягко поправил ее.
— Правильнее отвечать так. Моя последняя исповедь была… когда?
Антония задумалась.
— Наверное, дет десять назад… или больше? Я не помню, отче. Простите.
— Правильно говорить так. Моя последняя исповедь была тогда-то. И у меня накопились грехи. А теперь можешь перечислять их.
— Мне сложно сказать, какие у меня были грехи. Наверное, они были, отче. Может, вы будете спрашивать, а я отвечать? Отец действительно не водил меня в храм. Ему было слишком больно, когда Творец забрал маму и братика.
— Ваш приходской священник не пытался с ним побеседовать?
Антония фыркнула. В исповедальне звук получился откровенно издевательским, ну так что же!
— Отче, мы — Лассара. И отношение к нашей семье… особое. Нас никогда не звали в храм, приходской священник опасался, что мы распугаем ему паству.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Это грустно слышать, чадо. Тогда давай я буду спрашивать, а ты отвечай.
— Да, отче.
— Веришь ли ты в Творца, чадо?