Разговор воскресил воспоминания, вот только отнюдь не приятные.
– Раз вы на меня вышли, то знаете, что мои родители мертвы.
Раздалось смущенное покашливание.
– Извините. Мне жаль, если я пробудил неприятные воспоминания.
– Много времени прошло с тех пор, – выдохнул я.
Как бы то ни было, журнал замечательный и имеет какое-то отношение к тому, кто интересовался моей бабушкой.
– Если вам он не нужен, я вас пойму. Лучше перешлите журнал мне, но не выбрасывайте. Я заплачу за пересылку. Он чрезвычайно заинтересовал меня, к тому же он очень старый. Возможно, я смогу убедить Мари разрешить мне принести его домой.
Даже одна мысль о том, что можно попросту выбросить такой старинный документ, показалась мне кощунственной.
– Нет. Я вполне в состоянии позаботиться о сохранности журнала. Вы прислали его подходящему человеку. Я как-никак библиотекарь и работаю с архивами.
– Какое счастливое совпадение! – рассмеялся Черчварри.
Я начал понимать, что он получает истинное удовольствие, даря книги. Кажется, моему собеседнику свойственна интуитивная прозорливость. Светлое чувство зародилось в моей душе.
– Вы не могли бы мне сообщить, если, конечно, вам все же удастся это узнать, ваша это бабушка или нет? Это, разумеется, не столь важно, просто мне нравится знать историю моих книг. Такая у меня причуда.
Слова были произнесены мягким, несколько неуверенным тоном, словно мой собеседник боялся, что ему откажут. Я, конечно же, собирался это выяснить, но не потому, что Черчварри меня попросил, а потому, что поступить по-другому просто не мог. Слишком многое и многих моя семья потеряла, чтобы предавать прошлое забвению.
– Хорошо, – напоследок заверил я его.
Руки казались мне неуклюже большими. Я заклеил ранку на подошве бактерицидным пластырем, обулся в туфли и принялся наблюдать за тем, как солнце поднимается над морем. Разлитый кофе и рассыпанный сахар убирать я не стал. Позже. Прошел час после сумбурного разговора с Черчварри. Не знаю, что я делал все это время.
Чтобы прикрыть дверь, приходилось резко, со всей силы ею хлопать. Очередное неудобство, связанное с тем, что живешь в старом доме, стоящем на участке земли, подверженном оползням. Надо бы перевесить дверь. У Фрэнка есть токарный станок. Быть может, он сможет мне помочь. Я положил журнал на пассажирское сиденье автомобиля, и тут меня передернуло. Это просто чудовищно – так обращаться со старинным документом!
К Грейнджерской библиотеке надо было добираться почти через весь Напаусет. Я проехал три квартала, которые были застроены зданиями, имеющими историческую ценность. Когда-то все они принадлежали семейству Уильямсов. В 1694 году братья Уильямс основали город, построив на паях несколько домов в колониальном стиле. Далее я поехал по дороге, извивающейся лентой вдоль гавани, мимо пристани для яхт и ненавидимых Фрэнком лодок из стеклопластика, мимо порта и домов капитанов, которые туристы находят ужасно живописными. В порту много машин выстроилось в очередь на паром, идущий в Коннектикут. Гигантские челюсти огромного судна разверзлись, заглатывая в свою утробу седаны и спортивные автомобили. После порта дорога пошла вверх, к вершине высокого холма, увенчанного монастырем, а затем спускалась резко вниз. После солончакового болота дорога уходила вглубь острова, на плоскую равнину, в середине которой и располагался Грейнджер.
Сидевшие за абонементными столами Лесли и Кристина подтвердили мои опасения. Я опоздал. Разумеется, никто в такую рань по библиотекам не ходит, а первый детский кружок чтения собирается в десять, но опоздание все равно остается опозданием, что бы я по этому поводу ни думал. Я прошел мимо кабинета директора к своему столу в отделе справочно-информационного обслуживания. Я слышал, как каблуки туфель Дженис Купферман глухо стучат по полу в ее кабинете. Она наверняка заметила мое отсутствие.
Обычно, усевшись в кресло за своим рабочим столом, я чувствовал себя как дома, но сегодня меня донимали тревожные мысли. Я положил журнал перед собой на стол и уставился на него. Рабочий день следовало начинать с заявок на получение субсидий и бесконечной череды заказов самого необходимого, которые, впрочем, почти никогда не удовлетворялись. Потратив некоторое время на составление обоснования необходимости обновления электронных каталогов и списков рекомендуемых книг, я поймал себя на том, что смотрю на ящички с картотекой. Грейнджер находился в плачевном состоянии, граничащем с ветхостью и саморазрушением.
Началом библиотеки стал архив документов, посвященных китобойному промыслу. Хотя в самом Напаусете мало кто ходил бить китов, Филипп Грейнджер, основатель библиотеки, был человеком, одержимым китами. После смерти он завещал всю свою коллекцию документов, посвященных китобойному промыслу и Лонг-Айленду, библиотеке. Экспедиторские отчеты, рисунки, морские навигационные карты, рыночные прейскуранты на спермацетовое масло и ворвань. Плоды шестидесяти лет коллекционирования хранились в двух помещениях без окон на втором этаже. Дженис любила эти документы. Они являлись источником нашего финансирования, но большинство работающих здесь с радостью избавились бы от этой обузы.
Алиса Мак-Эвой переставляла книги на полках над старым микрофильмирующим аппаратом. Было что-то гипнотическое в ее волосах, сейчас заплетенных в толстую косу. Нет, назвать ее рыжей было бы неверно. Ее волосы имели цвет зрелой пшеницы. Я наблюдал за тем, как колышется эта коса в такт ее движениям, и мог уловить едва слышимый звук, с каким мои легкие исторгали воздух.
Алиса обернулась на шелест женского твидового костюма – в мою сторону направлялась Дженис Купферман.
– Саймон! Не могли бы вы зайти ко мне в кабинет на минуточку? – обратилась ко мне директор.
– Да, конечно.
В кабинете Дженис низкий потолок. Для такого низкорослого человека, как она, низковатые кресла не вызывают особого неудобства, а вот мне, когда я там бываю, приходится сидеть так, что колени оказываются едва ли не на уровне груди.
– Извините, – отметив мое затруднительное положение, сказала Дженис. – На новую мебель денег постоянно не хватает.
– Ничего. Я уже привык.
– Да, пожалуй, что так. – Усталая улыбка округлила двойной подбородок, знаменующий собой переход к старости. – Сколько вы уже здесь работаете? Лет десять, не меньше…
– Где-то так. Я уже сбился со счета.
Она сидела напротив меня. Нас разделяли три фута ламинированной столешницы.
– Мне неприятно это говорить… – сказала Дженис.
Каждое произнесенное слово она подкрепляла легким движением головы. При этом ее серьги в виде дельфинов мотались из стороны в сторону под каштановыми волосами, тщательно уложенными в пучок на затылке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});