Мария Некрасова
Костыль-нога
Глава 1
Кошмар поселка Деревянный
Ненавижу родственников! Родственников терпеть не могу! Я не про маму с папой, а про тех двоюродных дядь, теть и полубабушек, которые живут у черта на рогах, а о себе напоминают исключительно открытками. В открытках они пишут, что страсть как хотят тебя увидеть, хотя ни разу не видели. Они понятия не имеют, каково это – наблюдать твою физиономию! Вдруг ты им не понравишься?! Может, у тебя стеклянный глаз, или третье ухо на лбу, или нос на ладони и при этом насморк, чтобы пачкать всех при рукопожатии?! Они ж не знают! Но все равно пишут, что хотят тебя увидеть, такие уж они люди.
Терпеть не могу родственников! Нет, когда они прислали открытку не на Новый год, а в конце лета, я терпел. Когда мама решила, что пора бы им все-таки предъявить меня («Поезжай, Игорек, хоть отдохнешь по-человечески»), я терпел. Я терпел, когда шестнадцать часов трясся в поезде, где пятьдесят четыре человека и один туалет, терпел, хотя сил моих уже не было. А когда доехал до своей станции (поселок «Деревянный»), то поблизости не оказалось ни одного куста – терпел, что было делать?! Я стерпел, что у тети Нюси (родственницы) оказался сын – Пашка, с которым я был обязан теперь дружить. Терпел, когда Пашка назвал меня москалем и предложил покорить Эверест на спор. Терпел, потому что Эверестом здесь называется крыша коровника – самого высокого здания в поселке. Терпел, когда свалился с этого Эвереста и потом целый день прождал «Скорую». Когда меня закатали в гипс и поставили на костыли, я тоже терпел. Но когда по дороге в поселок ко мне подбежал полоумный старикашка, отобрал костыль и сказал: «Для музея», – я уже не стерпел!
На одном костыле я подскочил к Пашке и прозрачно намекнул ему, что мы-москали привыкли, что Эверест – это гора, а не крыша коровника, что «Скорая» приезжает через час, а не через восемь. А еще мы привыкли, что вода в туалете спускается, а старички на улицах не отбирают у подростков костыли, пусть даже для музея.
Про костыли я намекнул особенно прозрачно, так, что Пашка с минуту катался по земле, держась за ушибленную ногу, потому что отстаивать свою точку зрения мы-москали тоже привыкли. Пашка проорался, вдоволь покатался по земле и сразу зауважал москалей. А потом все объяснил. Лучше бы он этого не делал, потому что мне в сто первый раз за последние сутки захотелось домой.
Мы уже лежали в кроватях в Пашкиной комнате, под самой крышей бревенчатого сельского дома (вот куда могут выслать горячо любимые родители!). В окошко светила луна (и ни единого фонаря!), на улице выли собаки, в общем, обстановочка располагала. Пашка сказал:
– Ты только не думай, что мы здесь все психи.
Начало было многообещающим, тем более что именно так я и думал. Впрочем, если Пашка хочет переубедить, пускай попробует.
И Пашка попробовал:
– Это был не костыль!
– А что же?
– Костыль-нога!
– Че-во?!
– Костыль-нога, страшная вещь, бич всего нашего поселка.
Я вспомнил, что костыль был старым и покоцаным и, возможно, первый хозяин, какой-нибудь древний старичок, успел переколотить им весь поселок. А что?! Таких и в Москве полно: они свято уверены, что не получат сдачи, вот и колотят своими костылями всех, кто подвернется.
– Ты не понял! – обиделся Пашка.
– А ты не объяснил.
– Объясняю. Слышал сказку про Пиноккио?
– Нет, блин! Дожил до 13 лет, да так и не прочел, времени не было! Ты бы хоть ужастик какой пересказал, все интереснее!
– А ты знаешь, – продолжил Пашка, – что Пиноккио действительно существовал?
– Деревянная кукла, что ли?!
– Сам ты кукла! Много веков назад в Италии жил мальчик...
– Настоящий?
– Да. Но то ли родился уродом, то ли при жизни так повезло, что он остался без рук, ног, носа, в общем, колобок был, а не мальчик.
– Как это?
– Говорю ж, не знаю. Может, проказа, а может, под лошадь попал, не важно. Суть в том, что его отец-столяр Джапетто сделал сыну отличные деревянные протезы и выучил танцевать. Пиноккио танцевал на базаре, или как там это у них называлось, и зарабатывал на жизнь себе и уже постаревшему отцу.
– А потом?
– А потом его убил пьяный торговец бутылкой по голове или как-то еще. С тех пор Костыль-нога бродит по ночам и мстит за него.
– А почему одна нога?
– Что осталось, то и мстит. Он же почти весь был деревянный, даже нос, кажется. В земле все разложилось, а нога уцелела.
– Откуда знаешь?
– Так могилу обнаружили недавно, лет 50 назад. Мы-то с тобой не помним, а бабульки рассказывают, все газеты об этом писали.
– А вы-то здесь при чем, ты говорил – в Италии?
– Так ногу, единственную уцелевшую, поместили в музей, а музей обокрали.
– Ваши?
– Наверное. Каким дуракам еще понадобится гнилая деревяшка?! Только Костыль-нога от воров сбежала и ходит по нашему поселку – мстит.
– Поселку-то за что мстить, ведь Пиноккио убили в Италии?
– За ограбление, наверное. А может, ей все равно, лишь бы мстить. Что с нее возьмешь, деревяшка и деревяшка!
Я представил, как может мстить деревяшка, все равно кому, неизвестно за что. Может, например, настучать по башке. Невелика беда, даже для такого маленького поселка. Может залезть в печку и провонять там все дрова своей многовековой гнилью. Пинка дать тоже может, но это почти как по башке, так что не в счет. Может переработаться в бумагу и взвиться под небеса транспарантом: «Селяне – козлы». Замаскироваться под дощечку в сортире и в самый ответственный момент пинком отправить тебя в черную дыру. Все какие-то мелкие пакости, а никакая не месть. Ерунда, в общем. Лучше бы Пашка и впрямь пересказал мне ужастик.
Пашка уже посапывал в своей кровати. Да и меня вырубало.
– Как мстит-то? – спросил я, подавляя зевоту.
– Так и мстит. Кто взглянет на Костыль-ногу, сразу одеревенеет.
– Ври больше! Я целый час с ней проходил и ничего. И этот дядька не просто так отобрал, а для музея, где все будут пялиться.
– Так то днем, – не сдавался Пашка. – Она мстит только по ночам, и то...
– Что?
– Что-что, тебе охота смотреть на эту гадость? Костыль, грязный и с волосами, суперэстетичное зрелище, люди любуются часами, если больше делать нечего! Нет, парень, на нее можно взглянуть только случайно, и опасно это только ночью. А ночью темно, кошку-то под ногами на слух определяешь, а Костыль-ногу в жисть не разглядишь, пока сама не придет и под нос не сунется.
И тут я услышал стук.
Глава 2
Рядовой армии Урфина Джюса
Эх, глаза мои, глаза! Где вы были, когда надо было прятаться под диван и сидеть там, тихо зажмурившись! Где вы были, спрашиваю, когда надо было садиться в поезд и мчаться домой! Черт с вами, я бы вас догнал, мне бы еще скидку на билет дали, как незрячему! Нет, вам надо было непременно вылупиться на эту долбаную дверь (а долбили в нее так, что стены тряслись!) и, не дожив до четырнадцати лет, встретиться с Костыль-ногой!
Хлипкий крючок, на котором эта дверь держалась, отлетел с ударом прямо Пашке в лоб. Повезло ему! Он зажмурился, схватился за ушибленное место и все пропустил. А я лежал и таращился на то, как летит выбитая дверь, как в комнату входит Костыль (действительно с волосами, как это я сразу не разглядел!), как протопывает мимо Пашкиной кровати (ему хоть бы хны, Пашка занят своей шишкой), как подходит ко мне и: «Хлоп!» по башке. Как утопывает прочь вниз по лестнице.
– Видал? – спросил Пашка. Сам он, кажется, ничего не видал.
Я сказал:
– Ага. – И испугался собственного голоса. Скрипучий такой был голосок, как у старухи или несмазанной дверной петли. Деревянный, в общем, был голос.
Я глянул на себя: опаньки! Лица без зеркала не разглядишь, но все остальное смахивало на иллюстрацию к книжке про Урфина Джюса и его деревянных солдатиков. Я, понятно, был солдатом. Деревянные руки, деревянное туловище, ноги тоже деревянные, причем сломанная перевязана не гипсовыми бинтами, а бельевой веревкой примотана к длинной березовой палке.