Отомстил
Набросок
Свободной походкой завсегдатая в зал шикарной ярмарочной гостиницы вошёл молодой человек, одетый во всё чёрное, высокий, сутуловатый, с серыми, холодными, насмешливо прищуренными глазами и с высоким, изрезанным морщинами лбом. Он прошёл к столику, у двери на балкон, сел и, плотно сжав сухие и тонкие губы, окинул зал острым и всё охватившим взглядом.
Было шумно и тесно. Всюду за столами сидела подвыпившая, крикливая публика: пёстро одетые мужчины, с возбуждёнными, красными лицами и порывистыми, но уже неверными движениями; женщины, в экстравагантных костюмах, чрезмерно напудренные, громко смеявшиеся, сверкая вызывающими взглядами. С открытой сцены лилась задорно-томная музыка, то исчезая в шуме голосов и звоне стаканов, то поглощая собой все звуки и носясь по зале вихрем страстных, разжигающих воображение нот. Пахло вином, пряностями, духами, и от этого смешанного аромата, музыки и пьяного смеха у нового гостя кружилась голова. Он спросил себе кофе и коньяку и, медленно мешая ложечкой в дымящемся стакане, исподлобья следил за молодой, эффектно одетой брюнеткой, то и дело с демонстративно развязным видом проходившей взад и вперёд мимо его столика, ища возможности поймать его взгляд своими жгучими и тёмными глазами южанки.
Видя её неуспех, чувствуя, что её злит его невнимание, он чуть-чуть улыбался, покручивал свой ус и с рассеянным видом поглядывал вокруг себя, как бы не замечая этой женщины… И со стороны очень трудно было определить, кто из них двух зверь и кто охотник.
Скрипки звали и плакали, флейта меланхолично выпевала задумчивые рулады, кларнеты, сдерживая звук, пели под сурдинку что-то нежное, и глухо рокотал контрабас.
– Не угостите ли вы меня стаканом чая? – вдруг, опускаясь на стул против сутулого господина, сказала дама. Прищурив глаза, он посмотрел на неё и, пожевав губами, ничего не ответил ей.
– Вы думаете? Разве вам так трудно ответить на мой вопрос? – вызывающе и ласково, смело и просительно сказала она, откинувшись на спинку стула и исследуя его лицо своими томно прищуренными, много обещавшими глазами…
– Спросите… – холодно ответил он. Его возмутила её навязчивость, он с удовольствием ответил бы ей грубостью, но вокруг их тесно сидели люди, и было бы неловко обратить на себя их внимание. Она спросила у лакея чаю и заговорила с ним бойко, перескакивая с одного предмета на другой. У неё хороший грудной голос, и, слушая его, он узнал, что сегодня ей скучно, что она вообще чувствует себя утомлённой этой шумной жизнью, с которой она знакомится впервые, что бывают обстоятельства, заставляющие женщину броситься в первое попавшееся место, взяться за первое предложенное дело, и что именно в силу таких обстоятельств она попала в хористки на ярмарку из своей родной Полтавы…
Он слушал её и думал про себя:
«Как все они однообразны! Вечно одни и те же истории падения, вечно один и тот же тон подчинения жизни, – рабский тон, – и всегда стремление выдать себя за порядочную женщину, за жертву обстоятельств… В то же время эти шикарно одетые торговки гораздо более низки и развратны, чем их грошовые подруги из Канавина и с Самоката, они служат даже и не разврату, а просто мошенничают на почве разврата, они гораздо чаще играют роль продажных и наедаются на счёт мужчины, чем действительно продаются. Такие холодные, такие лгуньи…»
Он презрительно усмехался, слушая её… А она всё говорила:
– Почему у вас такой скучный и утомлённый вид? А? Вы чем занимаетесь?.. Это не секрет? Знаете что – я могу заказать себе антрекот? Да? Благодарю вас! – Она подвинула свой стул ближе к нему. – Мне кажется, что я где-то видела вас?..
– Быть может…
– Право! У вас такое оригинальное лицо… что наверное я не ошибаюсь…
Он рассматривал её о любопытством и презрением, скользя глазами по её стройной и эффектной фигуре, я в её глазах всё чаще вспыхивал вызывающий, задорный огонёк, и запах её тела щекотал его ноздри.
– Не пойти ли нам на балкон? – предложила она. – Здесь так шумно… Туда нам принесут бутылку вина, и мы за ней побеседуем… быть может, там вы станете разговорчивее. Я так рада говорить с вами… здесь редкость порядочный человек…
«Но, голубушка, порядочный человек не скормит тебе более десяти рублей… хотя бы ты была ещё милее…» – поднимаясь со стула, подумал он и сухо улыбнулся.
На балконе, действительно, было лучше, – свежее, не так шумно. Сквозь парусину, которой он был обит, просвечивало голубоватое сияние электрических фонарей, и откуда-то с улицы доносились вздохи музыки…
– Сколько музыки здесь! – вздохнула она. – Вы любите музыку?..
– Хорошую – да…
– Разве эта плоха? Вот сейчас на сцене играли Штрауса… я очень люблю его… У него всегда такой нервный звук, так много любви, и страсти, и неги… Хочется любить и быть любимой, слушая его… – задумчиво говорила она.
«Ишь старается! – думал порядочный человек. – Как её, наверное, злит моя холодная мина и моя неразговорчивость… Ничего! Я с удовольствием посмотрю, что будет дальше. Во всяком случае, тебе не дёшево достанется сегодняшний твой ужин… паразитка!»
– Чокнемтесь! – предложила она, когда принесли вино. Чокнулись и выпили. На самом деле её злила его неприступность. Она истощила все свои темы и уже не говорила теперь так бойко, как начала. «Чего нужно этому человеку? Чем его можно расшевелить? Господи! какая дрянь эти мужчины! Являются они известно ведь зачем, и ещё требуют, чтобы у них возбудили желание наслаждения, вызвали его…» На минутку она задумалась.
«Выдохлась!» – подумал он, усмехаясь и холодно глядя на её склонённую над столом голову и на обнажённую до плеча красивую белую руку, пальцами которой она тихонько барабанила по донышку бокала.
– Вы видели синематограф?
– Нет ещё… – ответил он, дав себе слово как можно меньше поддерживать разговор.
«Посмотрим, как это подействует на тебя, моя радость!»
– О! Посмотрите! Это преинтересно! – оживилась она. – Как это дивно… особенно мне нравится одна картинка. Молодые супруги… муж и жена… такие, знаете, здоровые, красивые, завтракают и кормят бебе… миленького такого! Он ест и строит рожи… ах, как это мило! Вы непременно обратите внимание на эту картину… она такая многозначительная… и, знаете, здесь эта картина как-то особенно хороша… то есть не хороша, а сильна.
Она запуталась и искала выражения, нетерпеливо стуча пальцами по столу. Он заметил, что её глаза стали как-то глубже, яснее… Это возбудило его любопытство.
– Почему вам нравится именно эта картина? – спросил он.
– Семейная жизнь? – воскликнула она искренним звуком. – Боже мой, ведь я же женщина!
В этом «я женщина» – прозвучало что-то близкое к укору. Порядочный человек подумал, уловив эти две нотки:
«Ба! у тебя, кажется, есть слабое место! Если ты только не притворяешься.
Попробую…»
– Извините! – вслух сказал он простым и дружеским тоном. – Я действительно нелеп с моим вопросом. Я как бы позабыл о том, что женщина – хотя и не всегда мать, но всегда хочет быть матерью…
– Честное слово – это так! – вспыхнула она и даже ударила по столу кулаком.
Тогда он тихо и задушевным тоном начал говорить, как бы про себя, о прелестях, о поэзии, о значении семейной жизни и с неопределённой улыбкой всё следил за выражением её лица, мельком, исподлобья бросая на него быстрые взгляды своих серых глаз. Оно менялось, становилось проще, и вызывающее выражение глаз погасло в чём-то туманном; облокотясь одной рукой на стол, она неопределённо смотрела пред собой, слушая его ласковый и задумчивый голос, умело рисовавший картину за картиной…
Там, в зале, гремел оркестр музыки, и шумно билась бешеная, кипучая, разнузданная жизнь, – здесь, на балконе, из-под груды наносного хлама в душе женщины возникали «погибшие мечты» о другой, простой, тихой, серенько счастливой жизни.
Женщина вдруг плотно сжала губы и, как бы встрепенувшись от дремоты, решительно сказала:
– Однако – достаточно об этом! Тема довольно скучная! Выпейте ещё вина!
Он мельком взглянул на неё, сделал паузу и снова, задумчиво, продолжал:
– А когда маленькое, тёплое, трепещущее от смеха тельце прижимается любовно к груди матери и ясные глазёнки смотрят в её глаза…
Он точно сказку рассказывал…
Её рука, протянувшаяся к бутылке, упала на стол, и она, с бледным лицом, с потухшими глазами, тихо сказала:
– Э! Будет вам!..
– …Сколько счастья в этот момент ощущает мать, сколько сладкого трепета сердца и могучей любви кипит в ней…
Она покорилась. Откинувшись на стул, бледная, с выражением глубокой тоски в тёмных глазах, она так смотрела ими, точно эти красивые, яркие картины счастья были видимы им, точно они были тут где-то, близко. А он всё говорил и хорошо говорил, образно, ярко, задушевно…
Всегда приятно несколько поглумиться над человеком, – это всякий знает. А «порядочный человек» слишком хорошо, по его мнению, знал «этих», для того чтобы верить одной из них, – той, которая сидела против него и, с увлаженными глазами, слушала речи о тихом счастье, скромной жизни, о тёплом огне семейного очага и о всём другом, о чём он мог сказать ей, но в чём сам он едва ли мог видеть счастье. И, говоря ей всё это, он одновременно думал, глядя на её облагороженное грустью лицо:
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](/templates/read-books/images/no-cover.jpg)