Роман Белоусов
Тайны великих книг
Небольшое предисловие автора
У древних греков был особый миф, объясняющий возникновение поэзии. В области Беотия, на горе Геликон, существовал родник. Возникший от удара копыта Пегаса о землю, он получил название Иппокрена — Источник коня. Но Пегас, как известно, был не простой лошадью, и струи, хлынувшие из-под его копыта, оказались живительными. В их водах и черпали вдохновение поэты. Так, по-своему, древние греки пытались объяснить одну из тайн человеческой природы — тайну творчества. С тех пор в переносном смысле Иппокрена стала означать «источник вдохновения».
И едва ли не сразу же, как только, порожденный фантазией, забил священный ключ на горе Геликон, нашлись желающие проникнуть в тайну чудодейственных вод.
Одни полагали, что вдохновение — это озарение, ниспосланное свыше, другие считали его чем-то вроде восторга, наитием, редким состоянием души, во время которого вспыхивает солнце воображения как некая «неожиданность души». Иным думалось, что творить они могут, лишь превратившись в отшельника, что вдохновение приходит с помощью благоприятствующих стимулов; казалось, что творческий огонь у них в крови вызывает запах гнилых яблок или тонких духов, стакан горячего молока, звуки музыки… Но они явно смешивали вдохновение с умением привести себя в рабочее состояние с помощью различных «подсобных средств». Находились и такие, которые пытались вызвать творческое горение искусственным путем. Эти искали Иппокрену в вине. Но тщетно старались они отыскать в нем волшебный дар…
Одним словом, верно сказал А. С. Пушкин, что искать вдохновение — нелепая причуда: «оно само должно найти поэта».
Между тем тайна Иппокрены продолжала оставаться неразгаданной. Признавали, что исступленное творчество — это абсолютно бессознательный процесс, и, возможно, правы были те, кто напоминал в связи с этим английскую поговорку: «Не knows not he is a poet» — «Он сам не знает, как он творит».
Недаром, слушая писателей, рассказывающих о своем личном литературном опыте, невольно чувствуешь, будто тебе доверяют чужую тайну, настолько творческий процесс индивидуален и неповторим.
И сегодня уже понятно, что истоки и механизм вдохновения не поддаются логическому анализу. Недаром вслед за многими признаниями в этом художников разных эпох поэт А. Вознесенский произнесет:
Стихи не пишутся — случаются,Как чувства или же закат.Душа — слепая соучастница.Не написал — случилось так.
В наши дни о писателях и их жизни, о писательском ремесле, о психологии творчества написаны солидные исследовательские труды. Задача автора этой книги гораздо скромнее: рассказать о некоторых, наиболее ярких примерах из истории мировой литературы, подтверждающих, что писатель всегда черпает художественный материал из жизни. Именно жизнь является тем самым неиссякаемым источником вдохновения, той самой Иппокреной, припадая к живительным струям которой, мастер создает свой произведения. Труд писателя состоит в накоплении фактов, в наблюдении и изучении действительности. Порой на это уходят годы, но без этой кропотливой подготовительной работы не прорастет семя будущего творения. И чем больше заготовить дров, по образному выражению Гете, чем суше они будут, тем ярче вспыхнет в урочный час костер, к собственному удивлению творца.
Прослеживая процесс рождения произведения и его героев, нередко удается установить их генетическую связь с житейскими фактами, определить их реальные прообразы.
И тем самым приблизиться к разгадке тайны возникновения под пером художника многолюдного мира его литературных произведений, узнать, откуда они появились в творческой лаборатории писателя, познакомиться с теми, кто послужил их прототипами и был свидетелем описанных событий, найти следы, которые они оставили на земле. Иначе говоря, познакомившись с секретами великих художников слова, вы увидите, как реальный факт жизни, преломленный в свете магического кристалла творчества, претворяется в художественное произведение. То есть книга раскроет перед вами тайну волшебных связей искусства слова с действительностью.
Роман Белоусов
Две жизни мушкетера д'Артаньяна
Находка в библиотеке
Многие события занимали парижан в середине сороковых годов XIX века. Но, пожалуй, никто из современников не интересовал их так, как господин Дюма. Его успех, говорил В. Гюго, больше, чем успех, это — триумф. Его слава гремела подобно трубным звукам фанфар.
Какой новый исторический роман собирается подарить читателям волшебник слова, этот «Александр Великий», как называли его друзья? Чем порадует их неутомимый труженик пера? А он действительно трудился в поте лица. Дюма умел отдаваться работе весь, писал по двенадцать часов в сутки… Казалось, день и ночь в нем горит неугасимый огонь творчества. Бывало так, что, едва проснувшись, еще в постели, он хватался за перо: необходимо было тут же записать возникнувшую в его воображении сцену. А взяв перо в руки, он уже не мог его отложить — оно словно само скользило по бумаге. Один за другим большие голубые листы покрывались размашистым, красивым почерком. На глазах таяла бумажная стопа на столике с письменными принадлежностями, стоявшем около кровати. Бумага была разных цветов: на голубой он писал романы, розовая служила для пьес, желтая предназначалась для стихов.
В ночной рубашке, с гривой не расчесанных после сна курчавых волос, Дюма напоминал в эти минуты могучего льва. Он не любил, когда ему мешали во время работы. Но коль скоро кто-нибудь из друзей оказывался рядом, писатель, поздоровавшись, продолжал трудиться, умудряясь при этом вести беседу. Или просил: «Посидите минутку, — у меня как раз с визитом моя муза, но она сейчас уйдет!» — и продолжал работать, громко разговаривая с самим собою. То же можно было наблюдать и в кабинете, где он обычно писал за простым деревянным столом.
Смеющийся, гневный, плачущий, сверкающий глазами, размахивающий, как шпагой, пером, Александр Дюма в момент работы являл собой живописное зрелище. Но вот последний росчерк, и с возгласом «Vivat!» Дюма вскакивал из-за стола. Это означало, что закончена очередная глава и что писатель доволен собой — он славно поработал. А потом небольшая передышка, наспех проглоченный обед, и снова за стол. Дюма не мог себе позволить долгих перерывов в работе не только потому, что от этого зависело его материальное положение — он вечно нуждался в деньгах, но из-за того, что читатели с нетерпением ждали его новых книг.
Сюжеты для своих многочисленных произведений Дюма черпал из разных источников.
Однажды — это было в 1843 году — Дюма рылся в книгах Королевской библиотеки, подыскивая материал времен Людовика XIV. Не спеша перебирал книгу за книгой, снимал с полок пыльные тома, бегло просматривал, откладывал в сторону те, что могли ему пригодиться. Случайно в руках у него оказались три тома «Воспоминаний господина д'Артаньяна». Заглавие заинтриговало писателя. Раньше ему не приходилось слышать о такой книге. Любопытство заставило раскрыть ее. Устроившись здесь же, около полок, Дюма начал перелистывать страницы мемуаров, изданных в 1704 году в Амстердаме знаменитым типографом Пьером Ружем. Это было третье издание, снабженное портретом д'Артаньяна.
На старинной гравюре был изображен незнакомец в военных доспехах. Небольшое энергичное лицо обрамляли волнистые, ниспадающие до плеч волосы. На первый взгляд наружностью он чем-то походил на женщину. Но присмотревшись повнимательнее, в его облике нельзя было не заметить признаков особой одухотворенности и силы характера. С лукавым прищуром глядели на читателя проницательные глаза, как бы говоря: «Познакомьтесь с моим правдивым жизнеописанием, и вы убедитесь в моей исключительности». Это выражение усиливала усмешка тонких губ, над которыми, словно два острых лезвия, в разные стороны торчали маленькие элегантные усики, выдававшие любимца женщин и отчаянного дуэлянта.
Писатель решил более тщательно изучить показавшиеся ему интересными записи. С разрешения хранителя библиотеки — своего приятеля — он унес их домой и с жадностью прочел все. Беглые зарисовки событий и нравов минувшей эпохи — середины семнадцатого столетия, были сделаны, несомненно, очевидцем, хотя многие картины прошлого и представлялись в них односторонне. Название книги полностью звучало так: «Воспоминания господина д'Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, содержащие множество частных и секретных вещей, которые произошли в царствование Людовика Великолепного».
Однако как позднее выяснилось в этих «собственных мемуарах» не было ни слова, написанного самим мушкетером. Они оказались сочинением некоего Гасьена де Куртиля де Сандра, знавшего д'Артаньяна лично, хотя это отнюдь не давало ему права выступать от имени мушкетера.