Туритопсис нутрикула
Медуза
Владимир Николаевич Хрулёв
© Владимир Николаевич Хрулёв, 2016
ISBN 978-5-4483-4392-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Уж как мы ль, друзья, люди русские!
Весь субботний день в банях паримся,
Всякий божий день жирны щи едим,
Жирны щи едим, гречиевку лопаем,
«Путинку» кваском родным запиваючи,
Мать святую Русь поминаючи,
Да любовью к ней похваляючись,
Да всё русскими называючись.
И как нас то все бранят попусту,
Что ничего то мы и не делаем,
Только свет коптим, прохлаждаемся,
Только пьём – едим, похмеляемся.
Ах, и вам ли, люди добрые, Нас корить – бранить, стыдно б, совестно:
Мы б работали, да хотенья нет;
Дело плёвое, да труда бежим!
Мы труда бежим, на печи лежим,
Ходим в мурмолках, да про Русь кричим,
Всё про Русь кричим – вишь до охрипу. Так ещё ль, друзья, мы не русские?!
(пьяная народная песня)
Чудище это – обло, огромно, озорно, стозевно и лайя.
(А. Радищев)
Если вы войдёте в любую псарню, хоть в приют для бездомных собак в городе Москве, то услышите не только радостное повизгивание, но и в большей части просто лай, и далеко недружелюбное рычание, и жалобный и в противоположной же степени угрожающий собачий вой. Да, мы услышим много угрожающих собачьих звуков, если прислушаемся к московским звукам из какого бы источника они не исходили, хоть от беззвучной тающей медузы с бесцветными глазами на морском пляже под жарким солнцем Бочарова Ручья. Прислушайтесь.
(Это всё в мыслях автора)
Человек с древних времен мечтал о бессмертии.
Но! Казалось бы, вечная жизнь на планете невозможна, поскольку процесс старения живых организмов необратим. Но в XIX веке зоолог Фернандо Боэро обнаружил нечто, что впоследствии перевернуло с ног на голову все представления об эволюции.
Некоторое время ученый проводил обычные опыты над морскими животными в аквариуме. В нем также были небольшие, ничем не привлекавшие к себе внимание медузы Turritopsis nutricula (нутрикула). Их размеры не превышают 5 мм. И учёный установил, что Туритопсис нутрикула бессмертна. То есть она живёт сколько угодно долго! Вот это да! – ужаснётесь вы этой новости. – Значит… А то и значит…
1
«Наш народ, как дети, которые за азбуку не примутся, пока приневолены не будут, которым сперва досадно кажется, а как выучатся, то благодарят, – что ясно из всех нынешних дел: не всё ли невольно сделано? и уже благодарение слышится за многое, от чего и плод произошёл. Не приняв горького, не видать и сладкого…».
Дмитрий Сергеевич Мережковский такие слова произнёс устами Петра со страниц своего романа «Пётр и Алексей». Ясно, что правильные слова, не возразишь. И возражать не найти причин и оснований. Только: не мои слова, я ими начал свой роман, заимствовав у Дмитрия Сергеевича и они заплутались в 489 страницах – не найти. Зато у меня на первой странице – я их просто сохранил и окрылил памятью. Да ещё нашлось и пофилософствовать малость.
Довольно понятно излагались предшественники далеко ушедшей от нас власти, не так ли?
А если будучи не приневолены к «азбуке», «нашему народу, как детям» предложат какой нибудь «правовой нигилизм» в праве, а то и вовсе «аморальный интернационал» в политике. Думайте и восхищайтесь над предложенным и не говорите, что власть не умна. И найдутся не вскорости, а тут же и в миг, кто возьмётся объяснять, что такое «аморальный интернационал», или «аморальный консерватизм», а про «правовой нигилизм» и не упомнят сами, забыли, что был такой у наших властительных прохиндеев, наших лицемеров и фарисеев, которых не сосчитать. Например, где он, а многие точно забыли и не только не припомнят, но и не признаются в этом «правовом нигилизме» – нет, с этим их никто не знакомил. И мы сделаем вид, что поверили – не было такого, что бы эту бестолковую мысль нам кто то вколачивал осторожно в головы или втирали через доверчивые уши. Но уже забыли этот позор. Да и было ли это позорно? Нисколько! То же произойдёт и с «аморальным интернационалом». Все вместе и забудем.
Аркадий Вадимович Дворковец любил гулять по ночному городу. В эту пору город не отпускал от себя тепло и оно пахло узнаваемо в прохладной ночи. Весна прошла с холодными ночами, а к середине лета всё превратилось в пекло и ночь не давала отдохновения. И эта ночь была прохладная и светлая своим небом – она так начиналась. Но уже к полуночи появились низкие грозовые облака и застлали собой быстро всё небо и ночь превратилась в сплошной сумрак с мёртвой тишиной. Со всех сторон подкрались грозовые облака, быстрые, но безмолвные – словно солдаты в окопной грязи бросились в последний бой в отчаянии, без ожесточённого крика, смиренно идя на смерть. Но вдруг стал различим далёкий ворчливый гром, словно звук пролетевшего самолёта высоко в небе из воюющего Донбасса и далеко в стороне. Неожиданно стали вспыхивать ярким светом молнии, словно в ночной город вошёл ужас войны или становления земли и вот —вот воздух будет напитан серой и порохом. И при каждой вспышке молнии высвечивалась площадь, брусчатка, красная кирпичная стена, грани Мавзолея, ёлки, своими вершинками напоминающие маленькие крестики. Не успел свет молнии сомкнуться в темноту, как новая молния высветила ширь реки и по обе её стороны две набережные – Софийская и Кремлёвская и обе безлюдны в ночи под тяжестью двух мостов – Москворецкого и Большого Каменного.
«Это не значит, что став его верным другом однажды, он остался им навсегда». – фраза эта, где то услышанная недавно, постоянно вертелась в голове, наверное, потому, что Аркадий Вадимович сейчас осознавал измену, которая постигла его в мыслях.
И он пошёл по скользкой брусчатке по пустынной площади. Кругом никого. Ни друзей, ни врагов. Ни друзей …. Кем бы можно дорожить и за кого можно бы поболеть в беде и быть обеспокоенным его судьбой. Нет человека, как Жванецкий имеет Романа Карцева, который может запросто спросить его: как твоё здоровье? Как поживаешь? Или как твои дела? А получив ответ ободрить давнего товарища: Смотри, держись, не сдавайся напастям. Я люблю тебя, мой друг, обнимаю и целую и помню о тебе всегда. А если попросит помощи, то не откажет.
Нет у Аркадия Вадимовича таких людей. Среди партийцев? – какие они друзья, если едут на инаугурацию по пустой Москве и ни одного человека их не приветствуют и они никого не приветствуют – людей просто нет, их не хотят видеть «высокопоставленные», а сами то они обрыдли, кажется, всему белому свету и в Большом Кремлёвском Дворце инаугурируют, как онанируют, в окружении развращённой властью публики. Но и они по отношению друг к другу не могут сердечно и заинтересованно поинтересоваться: Как живёшь? Как здоровье? Как жена? Как дети? Словно не русские.
Не могут! У них семейный развод какой то не человеческий, не по-русски – жена не публичная. Не по-русски! Не по-христиански! Потому что жена не публичная. Жена всегда должна быть публичной, какая бы не была – эту традицию последних времён властитель проигнорировал. А было в чём дело? Жена Людмила больше не соблазняла в постели, а вот эта, молодая и чемпионка, раздвигала ноги соблазнительно и соприкасалась нижней частью тела до его напрягших чресел до невыносимой боли – и не стерпел, развёлся, глупо улыбаясь, как улыбаются люди, уличённые в срамном грехе.
И его проезд на коронацию должен происходить при скоплении радостного и счастливого народа, а не мышью спасаться к сытым – пресытым котам, готовым промурлыкать тебе сладкие успокоительные речи.
– Как здоровье? Чем помочь, благоверная? – не выговорят. Только одно с вымученной улыбкой на глупом лице: Мы приняли решение совместно, обоюдно, мы разводимся. Вроде как, восхищайтесь нашим разводом. Впрочем это к президентству не относится и мы не вправе влезать в его частную жизнь. Но заговорили с базарным интересом.
И заговорили повсеместно. Как раз о том, на что расчитывали: О чемпионке, значит об изменах, значит о настоящем русском мужике. Им так видится развод после разговоров о странной жизни жены. Или это простое и глупое, мальчишеское подражание Петру Алексеевичу?
Значит он не муж Людмиле Александровне. Бывшая жена – и всё.
Трудно представить, но представьте. Кремлёвская набережная. Кремлёвская стена вдоль набережной. На стене среди её зубцов иногда показывается солдат, постовой на стене, если это пост, а если нет поста на стене, то солдат этот вроде дозорного за передвижением татарской конницы, подступившей к Москве, или за действиями поляков, донских казаков и отечественных толп грабителей во времена Смуты. Но в том то и дело.
Но в том то и дело, что на стене нет дозорного и что под стенами Кремля творится, можно только догадываться. А творится всякое со времён Московского Фестиваля 1957 года. Не будем напоминать.