Виктория Токарева
Плохое настроение
* * *
Районный детский врач Виктор Петрович — молодой человек с внешностью разночинца — сидел, ссутулившись, и прослушивал очередную пациентку. Он передвигал стетоскоп по её голой спинке, говорил: «Дыши… не дыши…», потом замолкал, глядя куда-то в угол.
Мать стояла здесь же, в кабинете, держа в руках детские одёжки, с тревогой смотрела на врача, пытаясь определить по его лицу дальнейшую судьбу своей дочери. Но по лицу ничего понять было невозможно. У Виктора Петровича было такое выражение, будто ему десять минут назад позвонила жена и сказала, чтобы он больше не приходил домой. Либо только что вызвал главный врач детской поликлиники и потребовал, чтобы Виктор Петрович написал заявление об уходе.
Девочка послушно дышала или не дышала, с восторгом косилась на мать. Она была тщеславным ребёнком и любила находиться в центре событий.
Виктор Петрович выдернул из ушей костяшки стетоскопа и сказал медсестре:
— Пишите рецепт.
Медсестра сидела по другую сторону стола в белом халате и красной мохеровой шапке. Казалось, будто она не на работе, а просто зашла посидеть. Шла мимо и зашла.
— Как зовут? — спросила медсестра.
— Меня? — переспросила мать. — Лариса.
— При чем тут вы? — обиделась медсестра.
— Маша Прохорова, — вмешалась девочка.
— Одевайтесь, — велела медсестра.
Лариса торопливо стала натягивать платье на Машу. Платье не шло, потому что волосы намотались на пуговицу. Лариса спешила. Маша кряхтела. Виктор Петрович ждал с вежливым отвращением.
— Следующий! — вызвала сестра.
Вошла следующая пара: бабушка и внучек. Оба принаряжены, с радостными, торжественными лицами, будто пришли в гости и не сомневаются, что им очень рады.
— Раздевайтесь! — предложил Виктор Петрович, обречено глядя в окно.
Лариса и Маша справились наконец с платьем, забрали рецепт и вышли из кабинета.
Трехлетняя Дашка сидела на стуле и честно поджидала. Увидев своих, она слезла со стула и вложила свою руку в руку матери. Лариса взяла Дашку за одну руку, Машу — за другую и повела их вниз по лестнице.
Маша шла возле стены, а Дашка — по другую сторону, везла руку по перилам, сгребая в ладонь все существующие в районе микробы.
— Убери руку, — приказала Лариса.
— Почему? — спросила Дашка.
— Потому что потому, все кончается на "у", — ответила Лариса.
Такой ответ был непедагогичным, но Лариса знала свою дочь: отсутствие логики действовало на неё гипнотически. Так и сейчас: она сняла с перил руку и даже сунула её за спину.
Маше наоборот — все нужно было объяснять подробно, выделяя причины и следствия и их взаимосвязь.
Когда наконец добрались до раздевалки, то выяснилось, что пропал номерок.
Стали искать в сумке и по карманам, не желая верить и не мирясь с пропажей. Потом ещё раз прошуровали все отделения сумки, все карманы и кармашки. Номерка не было нигде.
— Потеряли, — созналась Лариса, виновато глядя на гардеробщицу в синем халате.
— Ищите! — постановила гардеробщица и, считая аудиенцию законченной, ушла в глубь своего царства.
Лариса взяла дочерей за руки, и все трое побрели обратно, напряжённо глядя в пол, прочёсывая глазами каждый сантиметр сиреневато-бежевого паркета.
В районе уборной Даша нашла большую чёрную пуговицу с четырьмя дырками, а в кабинете Виктора Петровича — блестящий фантик из-под конфеты «Чародейка». Эти трофеи они принесли гардеробщице, но не заинтересовали её.
— Не нашли, — сказала Лариса, и её лицо стало жалостливым и виноватым. А девчонки смотрели нахально и весело, будто ничего и не случилось.
— Вот так и будут все терять, — обиделась гардеробщица. — А я отвечай!
— Я заплачу! — обрадовалась Лариса. — Сколько стоит номерок?
— Рубль, — официально объявила гардеробщица.
Лариса помнила, что, отправляясь в поликлинику, не взяла с собой денег. Но рубль мог оказаться в сумке. Она снова прошуровала глазами и пальцами все отделения. Ей попались четыре монеты по 15 копеек, три — по десять, пятак и ещё пять копеечных монет.
В это время к гардеробу подошла пожилая дама с ленточкой в волосах. Волосы сзади и с боков были забраны под эту ленточку в аккуратный валик. Такую причёску носили перед самой войной, и дама осталась верна этой моде. О ней нельзя было сказать: бабушка. Именно — дама. Брови у неё были подрисованы чёрным карандашом. Причём линии — естественная и искусственная — имели разное направление. Своя бровь шла вниз, а рисованная вверх.
Дама подозрительно оглядела Ларису, её брюки, подпоясанные ремнём, дремучую чёлку до середины зрачков. Потом посмотрела на детей — тоже в брюках и с чёлками, и в её глазах выразилось беспокойство за современную молодёжь и за будущее всей планеты, которую придётся передавать в руки таких вот. Так же, наверное, чувствовал себя Леонардо да Винчи в глубокой старости, когда не видел вокруг себя ни одного достойного ученика, кому можно было бы передать свои кисти.
По законам времени, по биологическим законам, Лариса с детьми должна была жить после неё и вместо неё и от этого не нравилась ещё больше. Дама с брезгливым недоверием посмотрела на Ларису, а потом на гардеробщицу, как бы делясь с ней своими сомнениями.
Лариса тоже покосилась на даму и приказала детям подвинуться, чтобы не загромождать собой пространство. Все было вполне вежливо и пристойно, но извечный конфликт поколений серой тенью пролетел над гардеробом.
Лариса ещё раз пересчитала копейки и протянула гардеробщице тяжёлую горсть. Этот жест последовал сразу после обмена взглядами, и гардеробщице было неловко принять деньги из неуважаемой руки.
— Не возьму я твои деньги, — строго сказала гардеробщица.
— Почему? — растерялась Лариса, держа протянутую руку на весу.
— А зачем они мне? Мне номерок нужен, а не деньги.
Дама тем временем оделась и ушла, но гардеробщице было уже неудобно отменять принятое решение.
— А кому же мне их отдать? — спросила Лариса.
— Отнеси сестре-хозяйке…
Лариса сомкнула пальцы, сжала мелочь в ладони и пошла в конец коридора. Дети побрели следом, держась поодаль, как чеховские нахлебники.
На белой двери висела табличка: «Сестра-хозяйка».
Лариса постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.
Сестра-хозяйка в белом халате и белом колпаке, похожая на булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо, что-то разыскивая, и была очень сосредоточена на этом занятии.
— Простите, мы потеряли номерок, — сказала Лариса.
— Ну и что? — сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.
— Вот. — Лариса разжала ладонь и показала монеты — жёлтые и светлые, большие и маленькие — почти все образцы, имеющиеся в денежном обращении.
— Ну и что? — не поняла сестра-хозяйка.
— Деньги, — объяснила Лариса.
— А я при чем?
— В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.
— Почему мне? — неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.
— А кому?
— Где потеряли, там и отдайте.
Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.
— Извините, — смущённо проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.
— Я кушать хочу, — пожаловалась Даша.
— А я пить… — поддержала Маша.
— Кто держал номерок? — с раздражением спросила Лариса.
— Она. — Даша показала на сестру.
— Не я, — отреклась Маша.
— И это дети… — горько заключила Лариса. — Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.
Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.
— Не ходите за мной! — приказала Лариса. — Стойте здесь. На этом месте.
Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.
Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.
— Сестра не взяла, — сказала ей Лариса через головы.
Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив её на свой живот.
— Может, все-таки возьмёте? — Лариса протянула через головы кулак с мелочью.
— Не лезьте, — попросила женщина. — Тут с детьми стоят.
— Я уже стояла, — объяснила Лариса.
— Ни стыда, ни совести, — отозвалась другая, из середины очереди. — Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идёт.
Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.
Ларису оттеснили от гардероба.
Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат: у неё была потрясающая способность: моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.
— Что ты ревёшь? — спросила Лариса, подходя. — Ну, что ты ревёшь?
Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала ещё вдохновеннее, поскольку было кому показать своё горе.