Дональд Уэстлейк
Проклятый изумруд
Фаза Первая
Дортмундер высморкался.
— Господин директор, — сказал он. — Трудно представить, как я ценю то, что вы для меня сделали.
Не зная, куда деть носовой платок, он смял его в кулаке. Директор Оутс лучезарно улыбнулся и, обойдя письменный стол, похлопал Дортмундера по руке.
— Полное удовлетворение приносят лишь те, кого мне удалось спасти.
Он принадлежал к новому типу чиновников — образцовый слуга народа, атлетически сложённый, энергичный, приверженный к реформам идеалист, открытый и дружелюбный. Дортмундер его ненавидел.
— Я провожу вас до ворот, — прибавил директор.
— Право, не стоит трудиться, — сказал Дортмундер. Носовой платок в его руке был холодным и скользким.
— Это доставит мне удовольствие, — настаивал директор. — Я буду счастлив: вы выходите за ворота и, знаю, никогда больше не сделаете дурного шага, никогда больше не вернётесь в эти стены. Значит, и я сыграл роль в вашем перевоспитании. Вы не представляете, какое я получаю от этого удовольствие.
Дортмундер не получал никакого удовольствия. Он продал свою камеру за триста долларов: в ней был умывальник с горячей водой и работающим краном! Камера переходом соединялась с комнатой медицинской сестры, и это было очень существенным при определении цены. Деньги должны были отдать в момент выхода из тюрьмы, не раньше, так как при обыске их отобрали бы. Но как ему передадут деньги, если рядом — директор?
Предчувствуя опасную ситуацию, он взмолился:
— Господин директор, в этом кабинете я всегда видел вас, в этом кабинете я слушал ваши…
— Идём, идём, Дортмундер, — оборвал его директор, — поговорим по дороге.
И они бок о бок направились к воротам. Пересекая большой двор, Дортмундер увидел Кризи, человека, который должен был вручить ему эти триста долларов. Тот сделал несколько шагов навстречу, потом резко остановился и беспомощно махнул рукой — «ничего не поделаешь».
Дортмундер, в свою очередь, тоже сделал жест: «Знаю, чёрт возьми!»
У ворот директор протянул руку:
— Желаю успеха, Дортмундер. Осмелюсь добавить, что надеюсь больше никогда вас не увидеть.
Он хохотнул. Это была шутка. Дортмундер переложил платок в левую руку, а правой пожал руку директор:
— Я тоже надеюсь больше никогда вас не увидеть, господин директор.
Это не было шуткой, но он тоже хохотнул. Лицо директора слегка передёрнулось:
— Да, — промямлил он, — да…
И посмотрел на свою ладонь.
Высокие ворота отворились. Дортмундер вышел, и ворота снова закрылись. Он был свободен, он заплатил свой долг обществу.
Он также потерял триста долларов, чёрт возьми, деньги, на которые он рассчитывал. У него оставалось лишь десять долларов и железнодорожный билет.
В сердцах он бросил носовой платок на тротуар.
Келп увидел, как Дортмундер вышел на солнце и около минуты стоял у ворот, оглядываясь по сторонам. Келп хорошо знал это чувство: первая минута свободы, свободный воздух, свободное солнце… Он подождал, не желая портить Дортмундеру удовольствие, но когда тот, наконец, пошёл вдоль тротуара, Келп включил мотор и медленно поехал за ним.
Отличная машина — чёрный «кадиллак» со шторками на боковых окнах, кондиционером, автоматической коробкой передач, специальным устройством для опускания дальних фар при оживлённом ночном движении и ещё массой всяческих штучек.
Келп предпочитал приехать в Нью-Йорк на машине, а не в поезде, поэтому отправился предыдущей ночью на поиски. Подходящий автомобиль он приглядел на Восточной Шестьдесят седьмой улице. Судя по номеру «МД», машина принадлежала врачу; Келп любил медиков, потому что они вечно оставляли ключи в машине. И на этот раз благородная профессия его не разочаровала.
Сейчас на машине стоял, разумеется, совсем другой номер — государство не зря четыре года обучало Келпа мастеровитости.
Тихонько урчал двигатель, шуршали по грязному асфальту шины, а Келп думал об удивлении и радости, которые Дортмундер испытает при виде друга. Он уже собирался подать ему знак клаксоном, когда Дортмундер внезапно повернулся, посмотрел на чёрную, молчаливую, с задёрнутыми занавесками машину, мрачно следовавшую за ним и, охваченный паникой, внезапно помчался, как заяц, вдоль стены тюрьмы.
На щитке приборов, около дверцы, были четыре кнопки, управляющие четырьмя боковыми окнами «кадиллака». Келп на свою беду вечно путал, какая кнопка какому окну соответствует.
Он нажал на одну из них, и скользнуло вниз заднее стекло.
— Дортмундер! — закричал он, нажимая на акселератор. «Кадиллак» сделал рывок вперёд и стал зигзагами приближаться к Дортмундеру, в то время как Келп безуспешно старался обнаружить нужную ему кнопку. Опустилось левое стекло, и он опять позвал Дортмундера, но тот его не услышал. Келп ткнул в другую кнопку, и заднее стекло поднялось.
«Кадиллак» стукнулся о край тротуара и немного заехал на него, потом повернул прямо на Дортмундера, который прижался спиной к стене, расставил руки и безумно завизжал.
В последнюю секунду Келп надавил на педаль тормоза. «Кадиллак» встал, как вкопанный, а Келпа бросило на руль.
Дортмундер протянул дрожащую руку, чтобы опереться о вибрирующий капот «кадиллака».
Келп попытался вылезти из машины, но в возбуждении нажал на другую кнопку — ту, что автоматически блокировала все четыре дверцы.
— Проклятые врачи! — вскричал Келп и стал, подобно ныряльщику, удирающему от осьминога, бить по всем кнопкам подряд. Наконец ему удалось вывалиться из машины.
Позеленевший от страха Дортмундер по-прежнему прижимался к стене.
Келп подошёл к нему.
— Почему ты убегаешь, Дортмундер? — спросил он. — Ведь это я, твой старый друг Келп.
И протянул ему руку.
Дортмундер ударил его кулаком в глаз.
— Ты должен был погудеть! — буркнул Дортмундер.
— Я и хотел это сделать, — оправдывался Келп, — но потом страшно запутался. А теперь всё будет хорошо.
Со скоростью сто километров в час они мчались по автостраде на Нью-Йорк.
Сперва проворонить триста долларов, потом так дико перепугаться и, наконец, разбить сустав, когда этот болван чуть не раздавил его, и всё это в один день!
— Чего ты от меня хочешь? Мне дали билет на поезд. Я вовсе не просил тебя заезжать.
— Держу пари, что тебе нужна работа, — возразил Келп. — Если, конечно, у тебя ничего нет на примете.
— Пока ничего, — ответил Дортмундер. Чем дольше он думал, тем более обиженным себя чувствовал.
— Так вот, есть потрясающее дельце, — заявил Келп, демонстрируя в улыбке все свои зубы.
Дортмундер решил перестать дуться.
— Хорошо, — согласился он. — Так и быть, выслушаю. Валяй.
— Ты, когда-нибудь слышал о местности под названием Талабво?
Дортмундер сморщил нос.
— Остров в южной части Тихого океана?
— Нет, страна. В Африке.
— Никогда не слышал. Но я слышал о Конго.
— Это рядышком, — бросил Келп. — Кажется.
— Там, должно быть, нездоровая обстановка, да? Я имею в виду, по температуре.
— Думаю, так. Хотя точно не знаю, никогда там не был.
— Мне не хочется туда ехать, — проронил Дортмундер. — Сплошная зараза. И к тому же убивают белых.
— Только сестёр милосердия, — уточнил Келп. — Но работать надо будет здесь, в доброй старой Америке. А об Акинзи ты когда-нибудь слышал?
— Врач, написал книжку о сексе, — ответил Дортмундер. — Я хотел взять её в библиотеке, когда сидел, однако список желающих был лет на двенадцать. Я, тем не менее, записался — на случай, если меня не выпустят на поруки, — но так и не увидел этой книги. Он вроде умер, нет?
— Я не о нём, — сказал Келп. — Я говорю о стране. Акинзи — такая страна.
Дортмундер покачал головой.
— Тоже в Африке?
— Так ты о ней слышал?
— Нет. Просто догадался.
— Так вот… Раньше это была британская колония, а когда они получили самостоятельность, у них началась драчка, потому что вся страна делилась на два больших клана, и оба хотели руководить. Произошла гражданская война и в конце концов они решили разделиться на две страны: Талабво и Акинзи.
— Ты так много знаешь… Я потрясён, — вставил Дортмундер.
— Мне рассказали, — скромно признался Келп.
— Но я пока не вижу сути.
— Сейчас. Кажется, у одного из этих кланов был изумруд, драгоценность, которой молились как богу. Теперь это их символ. Вроде талисмана. Как могила Неизвестного солдата, или что-то в этом роде.
— Изумруд?
— Он стоит полмиллиона долларов, — сообщил Келп.
— Немало, — заметил Дортмундер.
— Естественно, продать такую вещицу нельзя — она слишком известна. Но покупатель есть. Он готов заплатить по тридцать тысяч долларов каждому, чтобы получить этот изумруд.