1
– Узник, поведай мне, кто вверг тебя в оковы?
– Мой повелитель, – сказал узник. – Я думал, что превзойду всех в мире богатством и могуществом, и за– таил в своей сокровищнице всю казну моего повелителя. Когда сон одолел меня, я лег на ложе, уготованное моему господину, и, пробудясь, увидел, что я узник своей собственной сокровищницы.
– Узник, поведай мне, кто сковал эту несокрушимую цепь?
– Я сам, – ответил узник, – я сам сковал ее так заботливо.
Я думал, что моя непобедимая мощь покорит весь мир, а я один буду свободен. И денно и нощно работал я над цепью, раскалял ее в пламени и осыпал жестокими, тяжкими ударами. Когда же, наконец, работа была кончена и звенья были связаны несокрушимо, я увидел, что она сдавила меня самого.
2
Ты создал меня бесконечным, такова твоя воля. Этот бренный сосуд ты опустошаешь непрестанно и опять наполняешь новой жизнью.
Эту маленькую свирель из тростника ты носил по холмам и долинам и играл на ней мелодии вечно новые.
От бессмертного прикосновения твоих рук мое слабое сердце переполняется радостью и рождает слово неизреченное.
Твои несметные дары нисходят только на эти маленькие, маленькие руки. Века проходят, но ты все изливаешь их, и все еще есть для них место.
3
Когда ты повелеваешь мне петь, мнится, что сердце мое разорвется от гордости; я гляжу на лицо твое, и слезы выступают на глазах у меня.
Все горести и тревоги моей жизни претворяются в сладкую гармонию – и дух мои развертывает крылья, подобно радостной птице над морем.
Я знаю, что песнь моя угодна тебе. Я знаю, что могу предстать пред тобою только с песнью.
Я касаюсь краем широко раскинутого крыла моей песни стопы твоей, которой никогда не дерзнул бы достигнуть.
Опьяненный радостью песнопения, я забываюсь и называю тебя другом, тебя, моего господа.
4
Я не знаю, как поешь ты, наставник! Я слушаю в безмолвном изумлении.
Свет твоей песни озаряет мир. Дыхание твоей песни льется по небесам. Священный поток твоей песни разрушает все преграды и несется вперед.
Мое сердце жаждет соединиться с твоей песнью, но тщетны усилия моего голоса. Я жажду слова, но слово не претворяется в песню
– и я вскрикиваю в отчаянье. Ах, ты опутал мое сердце бесконечными сетями твоей песни, наставник!
5
Жизнь моей жизни! Я всегда буду пытаться сохранять в чистоте свое тело, зная, что на всех членах моих – твое живительное прикосновение.
Я всегда буду пытаться охранять помыслы мои от неправды, зная, что ты та правда, свет которой зажжен во мне.
Я всегда буду пытаться изгонять все злое из моего сердца и питать в нем любовь, зная, что ты пребываешь в сокровеннейшем ковчеге его.
И целью моей будет – проявить тебя в каждом деянии, ибо я знаю, что ты подкрепишь меня.
6
Дозволь мне на единый миг присесть возле тебя. Свой труд я окончу после.
Когда я лишен созерцания лица твоего, мое слабое сердце не знает ни покоя, ни отдыха и мой труд становится нескончаемой мукой в безбрежном море мук.
Нынче лето принесло в окно ко мне свои вздохи и шорохи, и пчелы поют в цветущих рощах.
Настал час сесть спокойно, лицом к лицу с тобой и петь хвалы жизни среди этого молчания и переизбытка досуга.
7
Желания мои многи и крик мой жалобен, но ты всегда спасал меня суровым отказом; и этой мощной милостью проникнута вся моя жизнь.
Изо дня в день ты делаешь меня все достойнее тех простых, великих и непрошенных даров, кон ты ниспосылаешь мне, – этих небес, этого тела, и жизни, и разума, ограждая меня от напасти чрезмерных желаний.
Есть часы, когда я бессильно томлюсь, есть часы, когда я пробуждаюсь и спешу к своей цели; но ты неумолимо бежишь от меня.
Изо дня в день ты делаешь все достойное полного приятия тебя, отказывая мне ежечасно и ограждая от напасти слабых, неверных желаний.
8
Сорви этот цветочек и возьми его – не медли. Я боюсь, что он завянет и смешается с прахом.
Пусть ему нет места в твоем венке, но удостой его испытать муку от прикосновения твоей руки и сорви его! Я боюсь, что не замечу, как кончится день и пройдет время жертвоприношения.
Хотя он не ярок и аромат его слаб, сорви его, пока не поздно, и возложи вместе с другими.
9
Моя песнь сбросила с себя украшения. На ней нет нарядов и убранства. Они омрачили бы наш союз. Они мешали бы нам, они заглушили бы твой шепот.
Тщеславие поэта со стыдом рассеивается перед тобою. О поэт-наставник, я сажусь у ног твоих. Пусть моя жизнь будет проста и правдива, как свирель из тростника, которую ты наполняешь звуками.
10
Ребенка в княжеских одеждах и драгоценных ожерельях уже не радуют игры; одежды сковывают каждый шаг его.
Боясь разорвать или запачкать их, он сторонится от мира и боится шевельнуться.
Мать, не во благо ему твои золотые узы, если они отторгают от здорового праха земли, если они лишают его общения с великой красотой человеческой жизни.
11
О глупец, ты стараешься нести самого себя на своих плечах! Ты молишь о милостыне у своих собственных дверей!
Оставь бремя твое на руках того, кто в силах все подъять, кому иго его – благо.
Твое желание сразу тушит пламя светильника, которого оно касается своим дыханием. Оно нечестиво – из рук нечестивых не приемлют даров.
12
Вот подножие твое – стопы твои покоятся среди самых бедных, самых сирых, самых обездоленных.
Когда я хочу преклониться пред тобой, я не могу достигнуть глубины, где покоятся стопы твои среди самых бедных, самых сирых, самых обездоленных.
Гордости нет доступа туда, где ты ходишь в смиренных одеждах среди самых бедных, самых сирых, самых обездоленных.
Сердцу моему нет пути туда, где ты пребываешь среди бедных, самых сирых, самых обездоленных.
13
Я был призван на этот мировой пир, и жизнь моя была благословенна. Мои глаза видели, и уши мои слышали.
На мою долю пало играть на этом пиру, и я сделал все, что мог.
Теперь я вопрошаю: настал ли, наконец, тот час, когда я могу войти и видеть твой лик и принести тебе в жертву мое безмолвное приветствие?
14
Не пой, не славословь, не перебирай четок! Кому поклоняешься ты в этом уединенном темном углу храма, двери которого закрыты?
Открой глаза – и ты узришь, что твоего бога нет перед тобой!
Он там, где пахарь взрывает жесткую землю и каменщик дробит камень. Он с ними под зноем и ливнем, и одежды его пыльны. Сбрось твой священный плащ, и, подобно ему, иди к ним.
Освобождение? Но где обрести его? Наш господь с радостью принял на себя узы творения; он навеки связан с ними.
Выйдя из своего созерцания, оставь цветы и куренья! Что нужды, если одежды твои превратятся в рубище! Иди навстречу ему и трудись с ним в поте лица твоего.
15
Странствование мое долго, и путь мой долог. Я сел в колесницу рассвета и устремил свой путь по пустыням миров, оставляя следы на планетах и звездах.
Это самый далекий, но и самый близкий к себе самому путь, самый запутанный, но ведущий к совершеннейшей простоте песни.
Путник должен стучать в каждую чужую дверь, дабы найти свою, должен странствовать по всем мирам, чтобы в конце концов достигнуть сокровеннейшего алтаря.
Взор мой блуждал беспредельно – и вот я закрыл глаза и сказал: «Ты здесь!»
Вопрос и вопль: «О, где же?» – разливаются реками слез, и воды их затопляют мир верой: «Я есмь!»
16
Песнь, с которой я пришел к тебе, осталась не спетой до сего дня.
Я проводил дни мои в том, что настраивал и перестраивал мою лютню.
Ритм ускользал от меня, слова не располагались так, как надо; только разрывалось сердце от неутолимой жажды.
Цветок не раскрывался; только со вздохом проносился ветер.
Я не видал его лица, не уловил его голоса; только слышал тихие шаги по дороге перед моим домом.
Долгий день прошел в приготовлении ему места; но светильник не был зажжен, и я не мог принять его в моем доме.
Я живу надеждой на встречу с ним; но этой встречи все нет и нет.
17
Я здесь, дабы петь тебе. В твоих чертогах у меня есть угол.
В твоем мире для меня нет работы; моя бесполезная жизнь может вылиться в одних только бесцельных звуках.
Когда настанет час для безмолвного служения тебе в темном полуночном храме, о, повели мне, владыка мой, предстать перед тобой с песнопением!
Когда в утреннем воздухе звучит золотая арфа, удостой меня призывом твоим.
18
Я жду только твоего соизволения, чтобы предать себя, наконец, в его руки. Вот почему виновен я в стольких упущениях.
Приходят с законами и правилами, чтобы связать меня крепко; но я все бегу их, ибо жду только соизволения, чтобы предать себя, наконец, в его руки.
Люди осуждают меня и называют безучастным; я не сомневаюсь, что они правы в своих осуждениях.
Базарный день окончен, и работающий свободен. Те, кто тщетно звали меня, удалились в гневе. Я жду только соизволения, чтобы предать себя, наконец, в его руки.