Влад Авилов
Однажды случилось…
Утомленная июньским солнцем земля жадно впитывала редкие капли дождя, падавшие с небольшой тучки, лениво проплывающей над селом Оно лежало в неглубокой ложбине, разделенное на две неравные части маленькой речушкой, бравшей свое начало от нескольких родников у подножья невысокого холма с плоской, как бы срезанной поверхностью, издревле служившей местом выпаса крестьянских коров.
Вокруг села раскинулись бескрайние поля, перерезанные ровными линиями лесопосадок. С севера к селу почти вплотную подступал лес; вначале редкие деревья и кустарники, затем все гуще и гуще, пока, наконец вы не попадали в настоящие заросли. Пройдя еще несколько десятков метров вы вдруг оказывались на небольшой солнечной поляне, заросшей густой по пояс травой. По краям поляны там, где она смыкалась с лесной чащью, особенно с южной стороны виднелись кусты лесной малины.
Она недавно отцвела, и уже были видны зародыши ягод, которые вскоре превратятся в красные с синеватым отливом плоды с пряным неповторимым ароматом.
По окрестным полям лениво гуляет легкий шаловливый ветерок, он раскачивает головки колокольчиков и маков в такт одному ему известной мелодии. Потом ветерок затухает, как бы прислушиваясь к их звону и, чуть слышно шелестя в траве, отправляется в посадку на отдых. Отдохнув, он появляется снова, но уже с другой стороны. Головки цветов поднимаются навстречу ему, все повторяется снова и снова.
Тучка махнула хвостом, стряхнула последние капли влаги, давая понять всему, что росло под ней, что она уходит не насовсем, еще вернется и напоит своей живительной влагой забытую людьми землю.
На небе вновь засияли звезды. В их переливающемся свете над хатами причудливо струились синеватые дымки. Запах свежего первака заполнял ложбину, а у речки, смешиваясь с испарениями воды, вернее того, что в ней текло, способен был затуманить даже самую крепкую голову.
В такое время все сельчане становились поэтами, злобные оголодалые собаки превращались в смиренных ягнят. Положив головы на вытянутые вперед лапы и закрыв глаза они вдыхали пряный аромат, подвывая от удовольствия. Зато ночные разбойники-соловьи, надышавшись до одури, выдавали такие трели, которые не снились даже виртуозам Москвы.
Нежна ночь над Мочалками.
1
Немного истории.
Она, то есть эта самая история, не только показывает наше настоящее лицо, но и предопределяет поступки в будущем, порой настолько парадоксальные, что только тот, у кого уже поехала крыша, может по достоинству оценить их истинное величие.
Село Мочалки на речке Моча. Ударение на первом слоге, чтобы там ни говорили злопыхатели, а их, как известно, в нашем отечестве предостаточно. Население – 1620 человек. Было. До перестройки и Великой Сексуальной революции, которые как мощный селевой поток подхватили людей, завертели, закружили, ломая и калеча всех и вся, кроме дерьма, которое, как известно, в любых условиях выплывает на поверхность, а условия для этого создали идеальные. Не обошли эпохальные события стороной и Мочалки с дышащем на ладан колхозом, но не потому, что сельчане плохо работали. Люди как раз в селе жили работящие, основательные люди.
Просто руководили ими всякие партийные затычки, периодически присылаемые из района поднимать сельское хозяйство, в котором смыслили, как сивый мерин в микрочипах.
Оглушенные происходящим вокруг люди вначале притихли, но постоянное вбивание в голову азов рыночной экономики сделали свое дело.
Народ понял, не тем занимались. Понял и ужаснулся. Надо наверствывать упущенное. Не в Мочалках же!
Воровать было уже нечего. Пока крестьяне соображали что к чему, руководство все растащило и прихватизировало. А как еще выкупаться в богатстве, или «за гривну до мріі». Не пшеницу же сеять, а может с кистенем за околицу? Кого ты там встретишь? Такого же бедолагу, как и ты. Народ стал делать ноги.
Лаврентий Петрович Загребайло последние десять лет проработал в колхозе парторгом. Проработал, конечно, сильно сказано, но свою посильную лепту в развал хозяйства внес. Внешне добродушный с румяными щеками и слегка вздернутым носом, характером обладал злобным и мстительным. Не каждый мог вынести взгляд его круглых, близко посаженных глаз. Усвоив еще в комсомольской юности нехитрое жизненное кредо: ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак, он благополучно, а главное безбедно плыл по течению мочалкинской жизни, как должное и с достоинством принимал заискивание односельчан и мелкие подношения при решении различных вопросов колхозного быта.
Перестройка смела все его жизненные ориентиры, а когда на заборах появились первые нелестные высказывания о его многолетней кормилице, он тщательно завернул в целлофан свой членский билет, зарыл в погребе и отправился в райцентр. Оттуда вернулся председателем сельской администрации. Казалось, кризис преодолен, можно снова учить людей, как надо жить, но исподволь, незаметно пришла новая беда. Все шло к тому, что учить скоро станет некого. Подхваченный вихрем перемен, народ стал покидать тихие Мочалки, одни с нетерпением желая побыстрее окунуться в разгул демократии и базарной экономики, другие просто избавиться от непотопляемого Лавруши.
Неясные мысли стали витать в голове Лаврентия Петровича. Постепенно они приобретали все более четкие очертания и, наконец, после неоднократных консультаций с бывшими подельниками по партии, выкристализовались в Великую Идею. Село Мочалки с прилегающими к нему бывшими колхозными землями было провозглашено Независимым Европейским демократическим государством Мочалки с введением президентского правления. Дискуссия о первом президенте велась достаточно остро, сопровождалась ненормативной лексикой, взаимными обвинениями и даже одним мордобитием, из которого Лаврентий Петрович вышел победителем, хотя и с расцарапанной физиономией. Справедливость восторжествовала. Назначение других должностных лиц прошло в более спокойной обстановке, премьер – министром, естественно, стал бывший председатель колхоза, министром финансов бывший счетовод, а вот революционные нововведения в составе правительства, предложенные новоиспеченным президентом, вызвали бурные споры, едва снова не перешедшие снова в потасовку.
– Нам надо ввести должность кума, – предложил президент.
– ??
Первым опомнился премьер – министр, почуявший угрозу своим полномочиям.
– Как кума? Да ни в одной демократической стране… – начал с пафосом премьер – министр.
– Правильно, – ласково подтвердил президент. – А с чем мы придем в Европу? – будущая элита ошарашенно молчала. – С чем? – Лаврентий Петрович обвел тяжелым взглядом собравшихся. – Не знаете? Так я вам скажу. Это будет нашим «ноу хау». – Взгляд его подобрел. – Европа еще нам спасибо скажет.
– Может все-таки лучше заместителя? – слабо возразил премьер.
– Отсталый ты человек, Пустобрехенко, и мысли твои совковые, – в голосе президента прозвенел металл, – разве таким должен быть премьер-министр демократического государства?
– Я, что…я ничего, я думал…
– Здесь есть кому думать, – оборвал Лаврентий Петрович. Что такое Заместитель? А кум, это кум.
Присутствующие одобрительно загудели.
– Прошу выдвигать предложения, – смирился с поражением премьер, – на должность кума.
– Первого кума, – поправил президент.
Глаза не получивших еще никаких должностей радостно заблестели.
– Правильно, – воскликнул один из них, – разве кум должен быть один?
– Поэтому не будем торопиться с конкретными фамилиями, тут надо крепко подумать, – подвел итог Лаврентий Петрович.
2
Теперь для того, чтобы покинуть Мочалки, требовался загранпаспорт, а поскольку получить его было негде, проблема эмиграции решилась сама собой Нашлись, правда, непонятливые, но мгновенные репрессии к оставшимся родственникам остудили горячие головы. Народ притих.
Расстояние до райцентра, как свидетельствовала табличка на выезде из села, составляло 36 км. После принятия акта о Независимости старая табличка с позором была убрана, а на ее месте воздвигли массивное металическое сооружение. Разработкой конструкции и установкой руководил лично Лаврентий Петрович. Внешне сооружение напоминало унитаз с новомодным прямоугольным бачком, несколько приподнятым над рабочей поверхностью. Такой унитаз Лаврентий Петрович совсем недавно установил у себя дома и очень им гордился.
В верхней части сооружения несмываемой краской специально приглашенный художник, Лаврентий Петрович на этот раз не поскупился, четкими буквами вывел
До Брюсселя З126,2 км.До Вашингтона 9545,7 км.Европа, мы с тобой.
На торжественном открытии Лаврентий Петрович назвал данное событие эпохальным и сравнил его с открытием Америки Колумбом.