Джон Квирк
Победители без лавров
Главы из романа
The Hard Winners by John Quirk (1965)
Перевод с английского К. Чугунова
Книга первая
Двадцать второго ноября 1963 года с борта самолета американских военно-воздушных сил номер один, приземлившегося на далласском аэродроме, сошли президент Джон Фицджеральд Кеннеди и Жаклин Бувье Кеннеди. Жаклин преподнесли цветы. Лица обоих светились радостью, и при взгляде на них у всякого создавалось ощущение безмятежного семейного счастья. Возможно, как это иногда бывает в супружеской жизни, чувство, соединившее их, вдруг снова вернулось во всей своей свежести, а возможно, какой-то инстинкт побуждал их спешить, и пока еще оставалось время, они бессознательно стремились взять друг от друга то лучшее, что в них было.
В небе, синем после утреннего дождя, ярко светило солнце. Президент и его спутники сочли это добрым предзнаменованием. Поездка в Даллас преследовала политические цели: имелось в виду продемонстрировать техасцам, что либерально настроенный президент-католик хотя и пытался вооруженной силой навязывать южанам решения федерального правительства, однако был вовсе не голодранцем-северянином, защитником черномазых, — нет, а волевым, сердечным, обаятельным, энергичным и принципиальным человеком, который симпатизировал техасцам и готов был сделать многое, лишь бы добиться их расположения.
Президент пожал руку губернатору Конноли и другим представителям местной власти и направился к черному президентскому «Континенталю», в котором ему предстояло торжественно проехать по деловой части Далласа. Многие люди в толпе встречающих тянули к нему руки. И Кеннеди не удержался. Он начал пожимать эти руки и приветливо улыбался. Агенты его охраны засуетились, пытаясь отгородить президента от толпы, но он невозмутимо обходил их. Он чувствовал себя великолепно, чувствовал, что может все, и был готов обнять весь мир.
Жить Джону Кеннеди оставалось недолго.
В ту самую минуту, когда Джон Кеннеди прибыл в Даллас, Джеймс Ли Паркер поднимался в флагманский самолет автомобильной корпорации «Нейшнл моторс» в детройтском аэропорту. Он в последний раз взглянул вверх на серые облака, до самого горизонта затянувшие мичиганское небо: да, погода неважная. В этот день, 22 ноября, безоблачное солнечное небо Далласа устроило бы Джима Паркера куда больше. На сильном волевом лице Паркера не было улыбки, но в душе у него все пело. Он чувствовал, что может все, и был готов обнять весь мир.
Жить Джеймсу Паркеру оставалось недолго.
Паркер направился в конец самолета и сел через проход от Карла Пирсона, президента и председателя совета директоров «Нейшнл моторс». Пирсон оторвался от «Дотройт ньюс», и Паркер спросил:
— С нами летит еще кто-нибудь?
— Нет. Остальные отправятся на самолете Олбрайта. Это даже лучше. Можно будет спокойно поговорить.
— Прекрасно, — сказал Паркер.
Пирсон показал на газету.
— Тут написано, что от сегодняшнего заседания совета директоров ждут важных решений. Как вы думаете, кто им мог это сказать?
— Я, наверно. А они не переврали моей фамилии?
— Фамилий они не называют. Но они знают. Мы об этом позаботились. Отделу связи с прессой положено заранее информировать ведущих репортеров. Тогда они успевают написать статьи еще до пресс-конференции, и статьи получаются лучше. Джим, вы приготовили речь по поводу своего вступления в должность?
— Ваша секретарша снабдила меня вашей. Она сказала, что вы получили ее от Уоррена Корта.
Пирсон хмыкнул. Он поглядел на светящуюся табличку «не курить» и с вызовом раскурил толстую сигару. Подошел стюард, проверяя, как пристегнуты ремни, взглянул на сигару и тотчас отвел глаза.
Ожили и загудели газотурбинные двигатели. Старший пилот «Нейшнл моторс» вывел машину на взлетную дорожку, почти сразу оторвался от земли, сделал вираж вправо, чтобы не задеть крылом бензохранилище, на высоте тысячи футов развернулся, снова пролетел над аэродромом и, поднявшись на тринадцать тысяч футов, взял курс на Нью-Йорк.
— Извините за глупый вопрос, Карл, — сказал Паркер. — Но я в самом деле должен произносить речь при вступлении в должность?
Пирсон улыбнулся:
— Как-то странно, что приходится задавать такой вопрос.
— Вам, возможно, это кажется странным, а мне нет.
— Видите ли, я вынужден был спросить о том же Уоррена Корта. Я ведь до тех пор ни разу не присутствовал на заседании совета, когда избирался новый президент. Возможно, это и вас — как меня тогда — научит смирению. Оказывается, мы далеко не все знаем. А ведь на пустяке можно сломать шею.
— Каков же все-таки ответ на мой вопрос?
— Речи не нужно. Скажите две-три общие фразы о том, что вы понимаете, какая это честь и ответственность, и рассчитываете на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Скажите, что вы будете во всех вопросах полагаться на помощь совета. И так далее. А речи не нужно.
Некоторое время они молчали. Потом Паркер спросил:
— Когда вы думаете вернуться, Карл?
— Завтра рано утром.
— Отлично. Вы не смогли бы высадить меня в Ист-Лэнсинге?
— Завтра этот самолет будет вашим. И распоряжаться будете вы.
— У меня есть два билета. Сборная штата играет на Розовый кубок.
— Это меня не интересует, Джим. Старея, я все больше хочу играть сам, а не быть зрителем. Я вам говорил, что разработал новый удар?
— Какой? Предпоследний новый или самый новый?
— Видите ли, — продолжал Пирсон с серьезным видом. — Прежде я верил, что Грэхем прав, утверждая, будто человек моего возраста должен работать только руками, но это не так. Теперь я поворачиваюсь всем корпусом, и мяч летит на двести пятьдесят ярдов. Я уже двадцать лет не бил так далеко.
Паркер улыбнулся, но не позволил себе усомниться вслух.
— Попробуйте как-нибудь сами, Джим. Отводите плечо подальше назад. Как в твисте.
— До сих пор, Карл, я верил, что вы способны научиться всему, чему захотите. Но не твисту! Не твисту!
— Только он начал у меня получаться, как дочки сообщили мне, что после твиста из моды уже успели выйти «птица» и «хали-гали». А что они танцуют теперь, я даже не знаю.
— Ну, что бы там ни было, а отплясывают они лихо. Вы играете в воскресенье?
— Да. Не забудьте захватить побольше денег.
— Если будет не слишком холодно, я приду. А если вы обещаете пустить в ход свой новый удар, я пришлю за вами такси.
Карл Пирсон внимательно посмотрел на своего преемника.
— Я замечаю легкую перемену, — сказал он.
— В чем?
— В вашем поведении со мной. Прежде вы никогда не позволяли себе надо мной подшучивать.
— Что вы, Карл! — с чувством сказал Паркер. — Вы же знаете, как я к вам отношусь!
— Я ведь не обиделся. Это вполне естественно. Иначе и быть не может. Когда человек берет, наконец, в свои руки бразды правления, он сразу чувствует себя независимым. — Пирсон закурил новую сигару и, выпустив клуб сизого дыма, прибавил: — А я бросил курить. В моем возрасте это, говорят, необходимо. — Он не сумел скрыть легкую грусть. — Да, да, это вполне естественно… В каком году мы с вами познакомились, Джим?
— В тысяча девятьсот тридцать четвертом. Помните «паккард Паркера»?
— Вы действительно собрали эту машину сами, Джим?
— До последнего винтика. Вот этими руками.
— Это произвело на меня впечатление. Но я не был уверен, что вам никто не помогал.
— Эта машина помогла мне получить у вас место, — сказал Паркер. — Раньше я вам этого не говорил, Карл, так скажу теперь: я благодарен вам и за то место и за это.
— Не стоит благодарности. Я деловой человек. Вы были лучшим кандидатом, а потому — единственным. Только и всего.
— Я просто хотел, чтобы вы знали. — Паркер откинулся на спинку кресла и продолжал — «Паккард Паркера»! Каким желторотым юнцом я был! — Он обвел рукою директорский салон и добавил — Немалый путь от Суит-Уотера.
— И не только от Суит-Уотера, а и от Фон-дю-Лака, — сказал Пирсон.
Оба магната американской промышленности задумались и умолкли.
Потом Паркер сказал, следуя ходу своих мыслей:
— А ракета — это чертовски здорово. Пожалуй, «Нейшнл моторс» займется у меня ракетами, чтобы я мог на них полетать.
— Строить ракеты вы, возможно, будете, но летать на них — вряд ли.
— Что, слишком стар? Джон Гленн моложе меня всего на десять лет. Я еще слетаю на Луну, прежде чем выйти в тираж.
— Ну, нет! Теперь вам уже не летать. Сами увидите, Джим. Вам придется заплатить за этот пост цену, может быть, большую, чем вы рассчитывали. Вы теперь слишком
значительная особа, чтобы самому совершать что-нибудь значительное.